Глаша никогда не питала иллюзий относительно своего будущего. Папа, отставной шофёр колхоза, с утра до вечера то разговаривал с телевизором, то чинил его же. Но ещё чаще просто спал. Мама работала нянечкой в детском саду. Райцентр за 90 км от родной деревушки казался Глаше столицей мира, с его асфальтированной центральной улицей, двумя магазинами промтоваров, ЗАГСом и роддомом. Много лет назад поля вокруг были засеяны льном, а теперь заросли мелколесьем. Во втором бабском поколении из уст в уста передавалась невероятно трогательная история о счастливой судьбе Валентины, девушки из соседнего посёлка. Её парень ушёл служить в армию; естественно — остался на сверхсрочную. Но, что удивительно — забрал невесту к себе в маленький южный городок. С водопроводом, газом и центральным отоплением. Говорят, кто-то даже видел фотографию молодожёнов на фоне пальмы. У Глаши в юности не было парня, а теперь уж и выбирать особо не из кого...
А хотелось, конечно хотелось чего-то такого... неведомого и неясного. Эндокринная система исправно выбрасывала в кровь порции гормонов, Глаша испытывала томление и, порой, невыразимую тоску. Плакала горько тогда Глаша и злилась на свою судьбу.
Как-то раз приехала к ним в гости крёстная, тётя Людмила. Тётя Людмила — женщина зажиточная, замужем за знакомым районного депутата. Сели чай пить, Глаша пирожков с луком напекла. Пьют они чай с пирожками, а крёстная истории диковинные рассказывает.
«Вот ездила тут на Азов, на грязи.»
Матушка глашина чуть чаем не захлебнулась: «Куда ты, прости Господи, ездила?»
«На Азов же!»
«Да нет, после Азова?»
«Ну на грязи! Не слыхала что ли?»
«Что ж у нас, своей грязи нету что ли, в такую даль-то переться?!»
«Там лечебные грязи, не то, что у нас. Вонючие, ужас! Чёрные!!!»
«И что там их, грязи эти? Едят?»
«Да ну ты скажешь тоже! В грязи лежат, лечатся.»
«А, ну да.» Глашина мама успокоилась. «Это я видала. Раньше, когда льнозавод работал, все мужики после аванса так лечились. Летом — в грязи, зимой — в снегу. Лежат себе, кто где; болеют...»
«Ну что ты прикидываешься? Правда, не слыхала? Там и артриты всякие лечат, и суставы.»
«Это да, от артрита грязь хорошо. У нас вон на торфяннике тоже, наверное, лечебная грязь. Бабушка наша уж как ногами болела — ходить всю зиму не могла. А летом побегала за ягодами, за грибами — как рукой сняло.»
Крёстная живо заинтересовалась, повернулась к бабушке: «Правда?!»
«А точно, точно, милая. Не могла ходить совсем, ночью и то не спала — так ноги крутило. А потом по грязи на болоте потопала пару месяцев — всё, отлегло. Сейчас и не вспоминаю.»
Тётя Людмила стала серьёзной. «Да вы ж тут на деньгах спите! Сейчас знаете, как народ по курортам лечебным ездит?! Сколько хочешь заплатят, считать не будут. И далеко оно, болото это?»
«Да как далеко — за околицей вон и есть.»
«Я с вас удивляюсь, ей-Богу! Живёте не пойми как, а у вас тут месторождение.., вулкан, может быть, грязевой. Надо инвестора искать, санаторий строить, пока ещё кто не пронюхал!»
«Смешная ты, Людмила!» Глашина мама улыбалась. «У нас сахар не всегда есть, а ты — инвесторы, санатории!»
Крёстная махнула рукой на маму. «Бабуль, ну расскажи подробнее, как ты, значит... лечилась. Босиком же и холодно у вас, и комары, клещи...»
Бабушка громко хрюкнула. «Что я, дура безмозглая, босиком грязь месить? Ну в сапогах же резиновых! От, Людка, сколько тебя помню, вечно что-нибудь отчибучишь! Босиком!!!» И бабушка зашлась кашляющим смехом.
Вскоре женщины от чая перешли к кагору, а потом и к протяжным грустным песням про ямщика, рябину и вообще — бабскую долю. День клонился к вечеру.
Тётя Люда перед сном вышла покурить на крыльцо. На скамейке под окошком увидела Глашу.
«Чего нос повесила, крестница?»
«Да всё как-то не так, как мечталось. Ни принцев, ни приключений... По телевизору вон — и то две программы всего... Смотреть невозможно - то режут друг друга, то душат, то врагов каких-то ищут.»
«Да, Глафира... не там ты родилась. Ну тут уж ничего не поделаешь. Парень у тебя не завёлся?»
«Откуда ему взятся? Все они уезжают и - с концами. Обратно калачом не заманишь. Работы нету...»
«Ну и ты бы ехала.»
«Куда ж я поеду? Тут мать, отец. Бабушка...»
«О себе тебе надо думать. Они жизнь свою построили, их не свернёшь.»
Женщины помолчали. Тётя Людмила затушила тонкую сигарету о ступеньку и бросила окурок в разделительную от участка Бабы Марины канавку. «Пойдём, Глаш, я тебя вино научу делать.»
«Да на кой нам вино? Что я им, торговать буду?»
«Пойдём, говорю!»
И научила крёстная варить картофельное вино. А утром уехала в город, который с асфальтом, ЗАГСом и роддомом.
...
Выпила Глаша на пробу картофельного вина, и очнулась на берегу Северного моря. В домашних трениках и с обколотой эмалированной кастрюлькой в руках. Смотрит — сидит на камне парень молодой, в зипуне и клетчатой юбке. Увидел и он Глашу. Вскочил, поклонился и говорит со смешным акцентом, но понятно: «Разрешите представиться — Алпин о’Парыш»
«Очень рада. Глаша.» Девушка приветливо протянула Алпину кастрюльку: « Не хотите ли вина?»
Алпин помахал над кастрюлькой ладошкой, потянул носом аромат, сморщился. «Под Ваше вино, сударыня, фрикасе бы хорошо. Пойду в море выйду, рыбу поймаю.»
Забеспокоилась Глаша, говорит: «Возьмите хоть весло!»
о’Парыш даже сплюнул с досады. «От ведь, баба! У меня и лодки-то нет, на кой мне весло?! И весла, всё равно, — тоже нету...» Задрал рукой юбку за подол, чтоб не замочить, да и вышел в море. Оно оказалось неглубокое... чуть по бледные ягодицы. Оглянулся на Глашу: «Я слово приворотное на рыбу знаю, заговор... От отца ещё.» И пошёл по морю, бормоча что-то и делая таинственные пасы свободной рукой.
Долго-долго бродил молодец по мелководью, но вдруг согнулся пополам, и, размахивая руками, бегом прибежал к Глаше. Из-под клетчатой ткани килта свисал длинный серебристый хвост рыбины.
Девушка удивлённо всплеснула руками и округлила глаза: «Как же Вы изловили её, без рук-то? Неуж заговором своим?!»
Алпин покраснел: «На крючок взяла, сволочь... взаглот, кажись...»
Покраснела и Глаша — не видала она, чтобы так-то рыбу ловили.
И так они оба раскраснелись и разгорячились, что пока снимали рыбу, фрикасе само собой приготовилось.
...
За огородом, в тени огромного лопуха, доживает последние дни цивилизация круглых червей. В подсохших с краёв остатках коровьей лепёхи теснятся острицы и власоглавы. Не так давно лепёшек было множество — в июне завалилось два пролёта кривенького штакетника, и колхозное стадо не замедлило воспользоваться образовавшейся брешью и беспамятным полуденным сном пастуха Филимона. В скоротечные десять минут флегматичная, но многочисленная скотина перевела на навоз все посевы Бабы Марины. Лепёшек осталось во множестве.
Сеять что-либо в июле уже поздно, и огород остался в полном владении паразитов. В условиях изобилия цивилизация червей некоторое время находилась в безмятежной стагнации. Глисты нежились в прелом тепле, спаривались круглые сутки и запросто переползали из кучи в кучу. Затем лепёшки начали сохнуть, территории разделились на кормные и бесплодные. Вдобавок, случилось страшное — к Бабе Марине приехал любимый внук Ваня. В порыве энтузиазма молодой балбес перекопал половину огорода, что в дальнейшей червивой истории получило название «Великого Рыхления» и привело к массовому исходу уцелевших глистов из перекопанной части огорода.
Для поддержания порядка в осколках колонии общим собранием был избран Служитель, должный рассуждать споры и предотвращать распри. Через несколько часов обнаружилось, что Служителю одному не справиться, и в помощь был избран Защитник, который уже сам набрал Помощников.
В условиях тесноты и дефицита цивилизация быстро достигла полного развития. Во множестве были учреждены совершенно необходимые министерства, ведомства и комитеты. Колониальная власть определила внутрикакашечные статусные зоны, куда черви не могли ползать как попало, а лишь по служебной надобности. Для выправки пропусков пришлось изобрести письменность. Над самой лакомой, зелёной и тёплой частью говёной суши появился девиз «Служить и Защищать». Служитель издал Указ, которым объявлял колонию Империей, а себя — Верховным Червём.
Жизнь как-то сразу стала налаживаться. Вместо прежней, совершенно никчёмной и беззаботной жизни у глистов появилась священная цель — служение Отечеству. Быстро достигшие просветления мудрецы пришли к выводу, что Великое Рыхление произошло не само по себе, а из-за неуёмной похоти и чревоугодия. Теперь нельзя было просто взять и сожрать первый понравившийся кусок пищи. Его надо было заслужить. Добропорядочные черви с ужасом вспоминали аморальные времена, когда молодёжь сладострастными клубками свивалась тут и там в любовных конвульсиях, совершенно не заботясь о чувствах неспособных стариков и растлевающем воздействии на неполовозрелых детей. И само право на размножение, конечно же, тоже надо заслужить.
Довольно скоро стало понятно, что всякая по-настоящему Великая Империя нуждается в Истории. А жизнь рядового глиста скоротечна. В колониях осталось совсем немного Первородных. Тех, кто Видел Свет в конце Тоннеля. Основываясь на их воспоминаниях, была составлена достоверная картина Изгнания. Поскольку черви выпадали из многих коров, но всё же коров, то воспоминания старых червей различались совершенно несущественными деталями. Осознание коровы целиком, как живого существа, оказалось не под силу даже имперским мыслителям, и отправной точкой Истории была принята Дыра. Именно история Изгнания из Дыры позволила доказать постулат «О равенстве наций». Черви не могли не замечать разницы между острицами и власоглавами. Но все они были изгнаны из одного места, а значит — равны.
И вот, когда История Изгнания из Дыры была записана и сопоставлена с историей Великого Рыхления, естественным образом появилась религия. Стало ясно, что рядовой червь, хорошо послуживший Отечеству, непременно попадёт обратно в Дыру. Ответственным за разъяснение массам этого простого постулата возложили на Хранителя Дыры. Всех усомнившихся в аксиоме Помощники Защитника выволакивали на иссохшую поверхность внешних краёв Империи, где бледные черви быстро погибали под палящими лучами солнца.
…
Только Глаша и о’Парыш расположились вокруг фрикасе и кастрюльки, чтобы перекусить, глядь — люди идут. Худые совсем, бледные. Но с горящими глазами и разговорчивые.
Подсели к молодым людям Гельминт и Трихура Ворм, рассказали о себе: работают на железной дороге обходчиками, сейчас в отпуске.
«Мы Свидетели, идём святые места разыскать. Богомольцы мы смиренные, в поисках Истины паломничаем, Веру свою сеем, а Идолов встреченных поганим.»
Глаша говорит: «Угощайтесь пожалуйста, вот вино. Алпин рыбу поймал, наконец.»
Алпин опять покраснел: «На конец, не на конец, а поймал ведь!»
«А у нас, как раз, и стаканчики пластиковые есть, чтобы воду из источников на святость пробовать!»
Богомольцы не отказались ни от рыбы, ни от картофельного вина. «Во славу Твою!», воскликнули они хором, хлопнули по стаканчику и исчезли.
Удивились Глаша и о’Парыш такому чуду. Глаша-то меньше, потому как знала уже про волшебные свойства вина. А о’Парыш сильно удивился и задумался. Выпил он задумчиво картофельного вина и тоже - исчез.
Глаша не стала пить, а сначала съела рыбу, потому что проголодалась от расстройства. о’Парыш ей, как девушке непривередливой, понравился, и было жалко, что он пропал. А уж потом сделала пару больших глотков прямо из кастрюльки. Суховата оказалась рыба.
…
В маленьком воздушном пузырьке у самой поверхности Империи жила супружеская пара червей — Гельминт и Трихура, по фамилии Ворм. В их послушание входило оглядывать и содержать в чистоте участок федеральной тропы № М.7.1. Раз в неделю Гельминт спускался на уровень ниже, в филиал Дорожного Комитета, сдать отчёт и получить гражданский паёк на следующую неделю службы. Жизнь текла размеренно и спокойно. Лишь изредка её нарушали истошные вопли ненормальных смутьянов и вероотступников, которых Помощники тащили жариться на поверхность. Супруги выходили из пузырька, чтобы плюнуть в преступников и выкрикнуть несколько проклятий вслед, как того требовал Закон от добропорядочных граждан. Других особенных развлечений у Вормов не было, поскольку право на продолжение рода для обходчиков дорог в Империи не предусмотрено.
Пара совсем недавно получила назначение, но служба оказалась очень монотонна. Изо дня в день происходило одно и тоже, и супруги обрадовались, когда во время обхода нашли нового червя. Очень странного, непохожего ни на остриц, ни на власоглавов. Толстенькое тело сегментировано, маленькие глазки смотрят не в низ, а прямо, весело и нагло.
«Кто ты, чудо гороховое?» Строго спросил Гельминт.
«Алпин Опарыш!» незнакомец был приветлив и беззаботен.
«Ты откуда здесь и с какой целью? Не замышлял ли тропу повредить?»
«Я к вам с неба! Вроде без цели... Какую тропу?» с этими словами Опарыш, совершенно не таясь, выкусил кусок федерального говна из ближайшей стены.
«Что ты такое делаешь, безумец?!»
«Ем, что же ещё тут делать? Мне расти надо...» Глаза опарыша чисты и полны недоумения. «Вы бы и сами поели, а то тощие, как глисты!»
И так он был наивен и жизнерадостен, что не возбудил в супругах никаких подозрений. Гельминт через пару дней собирался с отчётом в Комитет, решил, что тогда и доложит о пришельце. Опарыш постоянно что-то подбирал, откусывал и пережёвывал. На громкое чавканье начали собираться соседи Вормов. И не было среди них глистов, которых не очаровал бы Альпин. На все вопросы о себе он без запинки отвечал с широкой улыбкой:
«Я временно в ваших краях. Ем вашу пищу, лишь пока не взлечу к Солнцу. А тогда уж буду только пыльцу цветочную есть и нектаром запивать.»
Смущённо смеялись черви словам непонятным, но нашлись и бдительные завистники. Дошли слухи о толстом Опарыше до Защитника, от него до Хранителя Дыры, а там уж и до Верховного Червя. Послали они Помощников, схватили те Опарыша и повлекли к начальству. Алпин не испытывал тревоги, при каждом удобном случае что-то жевал и рос на глазах. К тому времени, когда конвой спустился в Высший дворец, на самый нижний уровень лепёшки, тощие Помощники уже еле тянули арестанта. Следом тащились супруги Ворм, которых прихватили как свидетелей.
Созвал Верховный червь Трибунал. Вошли в Трибунал Защитник и Хранитель Дыры. Многие ещё хотели поглазеть да послущать Опарыша, но допущены не были. Ну и слушать-то было нечего — Опарыш только и делал, что откусывал ото всюду, жевал, да смотрел на всех добрыми глазами. Помучалось верховенство с допросом, посовещалось, и решило: «Трибунал приговаривает тебя к Свету!» Опарыш улыбнулся, гулко рыгнул и ещё немного вырос.
Зато на опросе свидетелей Трибунал отыгрался всласть. Осмотрщики тропы ничего не жевали и не рыгали. Им было страшно, они честно отвечали на все строгие вопросы, и с каждым новым ответом становилось понятно, чей выкормыш Опарыш. Приговор к Свету не показался строгим даже самим супругам Ворм.
Наверх Опарыш полз сам, а вот конвоирам приходилось стараться изо всех сил, чтобы не отстать. Где это видано, чтобы преступник убегал от палачей на место казни? Однако хуже Помощников досталось супругам Ворм. Они не ели круглосуточно, как Опарыш. У них не было спецпайков, предусмотренных для Помощников. Основная процессия скрылась далеко впереди, за извилистыми говёными поворотами тропы. Но у Вормов и мысли не возникло скрыться от Правосудия. Правильное идеологическое воспитание глистов в Империи — сильная штука!
Наконец супруги доползли до последнего поворота на тропе № М.7.1. Дальше - прямой участок до самой поверхности. В их милом, уютном воздушном пузырьке уже поселилась новая пара обходчиков. При виде осуждённых пара выскочила и начала смачно плеваться в Вормов, выкрикивая патриотичные лозунги вперемешку с площадной бранью. Трихура плакала, горько сожалея о содеянном и стыдясь себя.
Им навстречу проползли вконец измождённые Помощники. Последний обернулся и крикнул сиплым голосом, чтобы не забыли закрыть за собой лаз. Вормы вылезли на Свет, Гельминт заткнул катышком лаз. Когда глаза привыкли к Свету, глисты осмотрелись. Тут и там виднелись высохшие шкурки червей-преступников, жалкие и ужасные одновременно. Перегретый воздух змеился маревом над расстрескавшейся безжизненной пустыней. Совсем рядом супруги увидели раздутого, почерневшего и окостеневшего Опарыша. Исчезли глаза, рот... Ничто не напоминало в жутком саркофаге весёлого и беззаботного незнакомца. Однако он был огромным, и глисты укрылись в его тени.
Никто не взялся бы сказать, сколько прошло времени. Иногда черви были уверены, что уже умерли, но мучительная жара и жажда подсказывали им, что ещё нет. Вдруг остов Опарыша загудел, покачался и треснул пополам. Из прорехи на супругов весело глянул гигантский синий глаз. Конечно, если бы у червей было побольше сил, они испугались бы до ужаса. А так они просто скорчились ещё сильнее. Со страшным шелестом из скорлупы вылезла диковинная тварь, сияющая ярче Света. Расправила огромные крылья, посидела немного и зажужжала.
«Привет, Трихура! Привет, Гельминт! Отличный солнечный день сегодня! Как раз для полёта!»
Черви благоговейно слушали.
«Это я, Опарыш! Вы чего здесь разлеглись? Ползите вон в огород. Там для вас провианту — не сожрать. И мышиное, и кошачье, и птичье... На любой вкус и даром! А здесь вы окочуритесь скоро. Вон, гляди - у Гельминта кончик уже совсем отсох.»
Гельминт сухо сглотнул: Кто же нам пайку там выдаст? Без Империи нам не прожить...»
Опарыш хохотнул: «Дурные вы оба! Как и эти там все, в какашке...» Погудел крыльями, «Ну, пора мне нектару отведать. Полечу чтоли...» И улетел.
Солнце беспощадно жгло и кусало лишённую пигментирования тонкую плоть. Супруги Ворм в отчаянии поползли за границу Империи, рассчитывая на скоротечную и не такую мучительную смерть в неизвестности. Падая с завернувшегося от жары края коровьей лепёшки, черви обвили друг друга и потеряли сознание от ужаса и отчаяния...
Первым очнулся Гельминт. День клонился к вечеру, и накрапывал мелкий дождик. Лёгкий ветерок покачивал листья лопуха высоко-высоко над червями. Земля оказалась влажной и рыхлой, с пьянящими ароматами чего-то неизведанного, неопробаванного... Гельминт растормошил Трихуру, и они поползли рядышком, медленно впитывая и познавая мир.
...
Глаша сидела на табурете у себя в огороде, в старых домашних трениках и с чудовищной головной болью. Рядом валялась кверху закопчённым эмалированным дном кастрюлька. В мозгу по кругу крутился куплет про рябину, которая не знает, как бы к дубу перебраться.
Кто-то поблизости деликатно покашлял. Глаша подняла глаза и увидела молодого человека своих лет.
«Вы, наверное — Глаша? Я Ваня, внук Бабы Марины. Вот, огород начал копать, и с непривычки спину сорвал... А то бы мы с Вами ещё пару дней назад познакомились.»
«Пойдёмте чай пить. У нас, наверное, ещё пирожки с луком остались.»
«С удовольствием! Пирожки с луком — моя слабость!»
Молодые люди удалились в тень веранды. Наблюдавший за ними в окно отец Глаши очень надеялся, что это начало романа. «Сволочь ты грёбаная!», беззлобно сказал он телевизору и с размаху воткнул отвёртку в выпуклый стеклянный центр кинескопа.
...
Никто не заметил, как в двух с половиной метрах от куста лопуха на краю огорода воспарившая муха была схвачена на лету белой трясогузкой.
Июль, чё такого...
