1
В машине ужасно воняет бензином. Это могло бы показаться странным, потому что двигатель у машины дизельный. На последней бензоколонке отец попытался налить бензину для своего «Шмеля» в двухлитровую бутылку из-под колы, и мы узнали, отчего на всех заправках это действо запрещено. Что-то, конечно, попало и в саму бутылку, но основную массу впитала отцовская шапка из меха неведомого зверя. Ну и свитер.
Значит, на двоих у нас один мой газовый керогаз. Тяжёлая сволочь, зато безотказная, и не воняет. Водитель Валера ночевать на льду категорически отказывается. Покосившись на спящую на двойном боковом сидении валерину супругу я его понимаю. Татьяна очень милый и приятный человек, с отличным чувством юмора. Но весит больше 150 кг. Редкая палатка застегнётся, а первый лёд слишком тонкий для машины.
В пути мы уже шесть часов. Выехали из Зеленограда в девять часов вечера, и сразу после Твери началась метель. Крупные снежинки то гонятся за нами вслед, то бросаются мягким скопом в лобовое стекло. А иной раз просто несутся поперёк дороги в поисках уютного сугроба. Самые тяжёлые и обессиленные складывают свои трупики прямо на дороге, и скорость движения нашего микроавтобуса невелика.
Мы с отцом впервые едем рыбачить на Мологу; мой новый водитель Валера за три месяца работы прожужжал все уши рассказами о двухкилограммовой плотве и не поддающихся взвешиванию окунях. Он-то с супругой посещает эти места больше двадцати лет, и с годами рыба становится всё крупнее и наглее. Я прикрываю уставшие глаза и представляю, как перекидываю через колено огромного наглого окуня и воспитываю его хворостиной. Улыбаюсь почти во сне. Не по-макаренковски как-то — хворостиной... Отшлёпаю ладошкой.
Машина накреняется, подскакивает и начинает мелко трястись, от чего я просыпаюсь. Мы свернули на грунтовку, значит — почти приехали. На часах 3:30. На таком времени прибытия настаивал Валера. Как человек с опытом, он уверял, что к шести часам утра сюда съедутся тысячи рыболовов из Москвы, сотни из Твери, Ярославля, Владимира, Ленинграда и прочих окрестностей. Найти свободный дом в деревне будет невозможно; а нам нужен не просто какой ни попадя свободный дом, а свободный от других рыбаков дом Бабы Нюры. Протираю глаза и таращусь на снежную целину перед машиной. Мы точно — первые.
Деревня погружена во мрак, никакого уличного освещения или, хотя бы, огонька в окошке. Мне заранее неловко перед незнакомой старушкой. Предлагаю загнать машину во двор и покемарить в ней до утра. Валера смеётся, поднимается на высокое крыльцо и барабанит кулаком в дверь. Немедленно просыпаются десятки окрестных собак, где-то за домом мычит корова. Внутри что-то скрипит, падает то ли ведро, то ли таз, зажигается свет, и дверь открывается. Баба Нюра оказывается могучей женщиной совершенно немыслимых лет, одетой в белую ночную рубашку до пола. Она молча хватает Валеру в охапку, но вместо того, чтобы сломать его о колено, звучно целует в щёки. Толкает его внутрь дома и уже с какими-то радостными щебетаниями тянет руки к Татьяне. Мы с отцом удостаиваемся дружеского кивка и крепкого похлопывания по спине.
В большой горнице стол, газовая плита на баллонах, хозяйская кровать, пара скамей и два табурета. Баба Нюра немедленно ставит чайник, но мы все страшно хотим спать. Нам выдают по армейскому матрасу и огромной перьевой подушке, и на два часа мы отбиваемся.
Я проснулся даже чуть раньше: мохнатый кот не только щедро поделился крупными блохами, но и ухитрился забить своей шерстью обе мои ноздри. Отпихнув тёплую урчащую зверюгу, я, как человек опытный, отправился на поиски уборной. Справлять большую нужду на ледяном поле, да на пронизывающем ветру — удовольствие на любителя, знаете ли. К тому же Валера рассказал, что в доме есть приличный сортир. Не ватерклозет, конечно, но вполне себе достойный деревенский нужник. Пошарив впотьмах в длинных коридорах, нашёл нужную каморку. И, о чудо! даже выключатель. К моему удивлению, после поворота рычажка, свет зажёгся не под потолком заведения, а точно под аккуратно вырезанным сердечком. Естественно, я сразу же заглянул в него. Совершенно невероятно, учитывая возраст и, особенно, размеры Бабы Нюры, но под отверстием я увидел идеально чистый глиняный пол. Никакого намёка на то, что огромная женщина хоть раз пользовалась сортиром. Ещё удивительнее было отсутствие выгребной ямы — лампочка освещала пятачок глины, но по бокам от него разливалась темнота подполья. Однако, это точно сортир. Благо при постройке был использован горбыль, и света из щелей под полом было достаточно, чтобы разглядеть и характерную для таких мест щеколду изнутри на двери из дощечки на гвоздике, и холщёвый мешочек с любовно нарезанной газетой.
На рыбалке время — деньги, поэтому я пожал плечами, и, оставив загадки на потом, приступил к тому, зачем пришёл. Уподобившись Македонскому, который, по слухам, мог делать несколько дел одновременно, я погрузился в чтение уголовной хроники на обрезках местной газеты. Обожаю читать уголовную хронику в каких-нибудь «Бежецких ведомостях»! «Неустановленное лицо проникло в сарай гражданина П. 1948 г.р. и похитило алюминиевый бидон. Ведётся следствие. Гражданин В. 1966 г.р., напившись пьяным, справил малую нужду на крыльцо поселковой администрации села К. При этом громко нецензурно выражался в адрес секретаря поселковой администрации села К., гражданки В. 1968 г.р., с которой гражданин В. 1966 г.р. сожительствует в гражданском браке. Участковым оперуполномоченным Т. 1952 г.р. составлен протокол об административном правонарушении.» Останки вечерней трапезы покинули мой организм и, простите, шлёпнулись на уже описанное выше стерильное дно сортира.
Испуг — недостаточно ёмкое слово, чтобы описать мои чувства в следующие несколько секунд. Элемент неожиданности и сама сельская романтическая, но мрачная в ночной час атмосфера дощатого заведения позволяет говорить о настоящем ужасе. Он сдавил мне горло ледяной рукой и вызвал спазм кишечника. С кишечником ужас, по счастию, уже опоздал...
Помните, я говорил, что сортир из горбыля, а лампочка подвешена под полом? Поэтому я, извините, сидел в полумраке, а подо мной было ярко освещённое помещение. И вот в щели между этим самым горбылём я увидел стремительных белых ангелов. В полной тишине спящей деревни они, распластав крылья, бросились из темноты со всех сторон к результату моей жизнедеятельности. Мелькнула мысль, что ангелы пришли за мной, но сразу же я удивился — неужели перед тем, как забрать мою душу, им нужен анализ кала? Эта мысль вернула здравый смысл в поседевшие виски, и сразу стало видно, что это никакие не ангелы, а просто белые куры. В один миг они расклевали дар свыше, а затем расправились и с нашедшей наконец достойное применение уголовной хроникой... Глиняный пол снова стал девственно чист.
Успокоившись и посмеиваясь, вернулся в горницу. Все уже встали, на плите кипел чайник. Баба Нюра хлопотала рядом, со сковородой. Увидев меня улыбнулась большим беззубым ртом: «Садись к столу, я тут яичницы нажарила.» И продемонстрировала мне прекрасную глазунью с яркими желтками.
Я вежливо отказался.
2
В серый предрассветный час наш Транспортер форсировал по гулкому льду речку Ламь и замер на берегу Мологи. Валера оказался прав: машин уже было очень много. В прозрачном сумраке угадывалась огромная толпа рыболовов, сбившаяся в кучу на мелководье. Валера с Татьяной отправились в самую гущу, мы с отцом — куда подальше. Никогда не понимал радости рыбалки, когда пепел с соседской сигареты сыплется в твою лунку...
Сильно удалиться не удалось — за длинной, метровой глубины отмелью начинались бровки — 3, 5 и 7 метров. Над семиметровой лёд не превышал пяти сантиметров и рассыпался весёлыми трещинами при попытке бурения. Дальше было русло реки, ещё не схваченное льдом и нам недоступное...
Довольно быстро обнаружилось, что на большой глубине нет рыбы, которую интересовали бы наши отменные мотыли. Но и три метра не принесли желаемого — во всех лунках ловился крупный окунь. Отец был страшно доволен, но у меня была пора увлечения жерлицами, а живцов с собой мы не привезли. Как часто бывает в таких ситуациях, я принял решение ставить снасти по мере появления насадки. С превеликим трудом удалось изловить двух подходящих ершей и один из окуней не дотягивал до двухсот грамм, за что так же был насажен на тройник. Четвёртого живца поймать я не успел, поскольку одновременно зажглись два флажка...
Целый день мы с отцом махали руками, сверлили лёд и повсюду разбрасывали рыбу. Я перестал обращать внимание на размер живцов и насаживал то, что ловилось. Апогеем стала поимка щучьего самца на 7,5 килограмм. Самку такого веса я бы не протащил в лунку...
Иногда ловля прерывалась, чтобы попить чаю и выпрямиться. Тогда мы поворачивались спиной к снастям и смотрели на плотное скопление рыбаков, вытянувшееся вдоль берега на глубине до метра. Это такая местная особенность — все жмутся к берегу в предвкушении крупной плотвы. Считается, что рыба заходит в Мологу из водохранилища в первые две недели после ледостава и второй раз — накануне ледохода, и идёт плотными косяками по самой мели. Действительно, я видел килограммовую плотву, выловленную с глубины в несколько сантиметров, всю покрытую донным илом. Кто-то говорит, что рыба ищет мормыша на такой глубине, кто-то — что она боится щучьих заслонов. И то, и другое, скорее всего — ерунда; однако своего объяснения феномену не имею.
Толпа рыболовов — явление презабавнейшее, организация напоминает пчелиный рой, только роль пахучей матки переходит из рук в руки. Убеждён, что половина и вовсе не смотрит на свои снасти, а лишь на соседей. Стоит кому-то выловить две рыбки подряд, как десяток-другой фигурок срывается с места и бегом бегут к счастливчику. Лунки сверлятся вплотную, никакие увещевания и даже нелестные отзывы о матерях нахалов не остановят и не смутят. Толпа всегда имеет вектор движения; задние регулярно, по одному и группами, переходят в «голову». Время от времени кто-то из задних отстаёт, в недрах толпы рождаются слухи, и вектор движения меняется. Так что обычно всё это скопление из нескольких сот человек не покрывает за день и километра акватории, всё время топчась примерно на одном и том же месте.
Насмотревшись и отдохнув, разворачиваемся к своим удочкам. Я иду вытаскивать очередных щук, отец — окуней.
Тусклый день быстро темнеет, толпа рассасывается по машинам; мы заметили Валеру, ковыляющего к нам по рыхлому снегу. Валера удивился нашему улову, за весь день они вдвоём поймали десяток окуней грамм по триста и одну приличную плотву. Наших окуней бесполезно считать, и многие превышают килограмм. А ещё же мои щуки... За две ходки мы перетащили рыбу в машину и в тридцать первый раз отказались ехать ночевать в деревню. Отец твёрдо решил «высидеть» ночью леща, я же страстно мечтал о налиме и уже поменял отпуск на жерлицах, опустив живцов на дно.
И вот — мы остаёмся с отцом вдвоём на реке. Зимнюю тишину нарушает далёкий лай деревенских собак, да шелест возобновившегося снега. Погода меняется, ветер стал слабее и заметно потеплело. Я предвкушаю, как в уютной палатке сварю турку ароматного кофе и начну варить уху. Не спеша растягиваем отцовскую палатку. Это даже и не палатка — так, самодельный шалашик метр на метр из похищенных со склада АВиБ старинных бомбовых парашютов. В нём, кроме согнутого рыбака, могут поместиться две лунки и свечка. Отец остаётся обживаться, я иду ставить свою шикарную палатку, два на два метра. В ней можно лежать, сидеть вдвоём, варить еду и ловить рыбу, широко и смело размахивая руками, по-мужски хаотично разбрасывая леску вокруг... а не сучить тихонько, укладывая леску под стул.
Я достаю из рюкзака рыбацкий хлам, газовый баллон, шуршащий плащ, мешок с едой, эбонитовые стойки, ледовые крючья и лезу на самое дно за волшебной скользкой тканью палатки. Даже не пугаюсь, не нащупав ничего похожего с первого раза. Вынимаю руку из рюкзака и свечу в него фонариком. Вижу три непарных носка, две слипшиеся ириски, немного сосновой хвои. И сейчас ещё не страшно; засунул, видно, в клапан. Посмеиваясь, лезу в клапан. Вытаскиваю здоровенный мешок панировочных сухарей, ещё с летних рыбалок. Вот, теперь можно пугаться. Сейчас пять часов вечера, и уже темно. До рассвета — 15 часов на льду. Лёгкий ветерок сразу стал пронизывающим, а воображение услужливо подбросило образ тёплой, уютно посапывающей под толстым одеялом жены. Я даже рассердился — кой-чёрт она посапывает, всего-то пять часов вечера! Потом разум догнал чувства и подсказал, что жена ещё и с работы-то не вернулась...
Натягиваю плащ на каких-то случайных палках, устраиваю с подветренной стороны керогаз и ставлю на огонь кофе. Пока он варится, вспоминаю, как несколько лет назад посреди ночи и Волги у нас с приятелем взорвался примус в палатке. Моя «меховая» шапка из капрона превратилась в каску. Мы оба лишились всей растительности на лице и покрылись угольной сажей. А всё из-за сумасшедшего клёва подлещика — примус накачали, но не зажгли, отвлёкшись на вываживание. И, когда пары добрались до свечей, произошёл взрыв. Современная палатка сгорела бы мгновенно, а из брезентовой нас просто выбросило. Воспоминание согревает и веселит. Поднимаю глаза и вижу флажок на ближайшей жерлице.
Бегу, забыв про кофе и керогаз. Истории, даже пережитые самолично, они ведь ничему не учат... На жерлице - «мёртвый» зацеп. Рву леску, иду выключать газ под выкипевшей туркой. Крючков у меня запас, а вот с живцами — совсем плохо... Беру фонарик и совершаю обход. Это издевательство какое-то: на всех десяти жерлицах случились поклёвки, но все наглухо зацепились за коряги на дне. Живцов больше нет...
Снегопад превращается в какую-то морось, мгновенно замерзающую в тонкую ледяную корку на всём. Что логично — если не везёт, то во всём...
Стучусь к отцу. Он не видел шевеления поплавков... Варю кофе, пою отца; пока пьём, на его удочку попадается крохотный ёрш. Заглатывает крючок так глубоко, что зверюгу приходится разрезать. Насаживаю на две жерлицы по половинке ерша, и сразу же ловлю двух килограммовых налимов. Выковырять из них наживку можно только хирургически... Беру удочку с мормышкой и под дождём иду обходить лунки, насверленные днём, в расчёте на стайку ершей. Лунки уже подмерзли, и с трудом пробиваются сапогом. Над шестой или седьмой — засыпаю...
Просыпаюсь от того, что теряю равновесие и падаю со стула. Чёрт его знает, сколько прошло времени, но вокруг потрясающие перемены. Совсем исчез ветер, и небо ясное. Почти полная луна освещает невероятный пейзаж. Вчера ещё рыхлый и пушистый снег покрылся плотным, блестящим настом. В косом свете луны блестит всё, покрытое тонкой коркой льда: жерлицы, ледобуры, мой рюкзак, удочки... Цвета неразличимы, весь мир — абсолютно чёрно-белый, с очень резкими тенями... Хотя нет, вру — за моей спиной обнаружилась отцовская палатка, мягко светящаяся жёлтым свечным светом. Отцовский силуэт за полупрозрачной тканью согнулся в три погибели над почти прогоревшей свечой. Эх, отчего я не художник! Иллюзию нереальности нарушает богатырский душераздирающий храп. Это у нас потомственное...
На мою удочку попался ерш. Режу на две половинки, отбиваю катушки жерлиц ото льда и насаживаю. 10 минут — и ещё два налима. Варю кофе, на запах просыпается отец. Кряхтя, выбирается из своей конуры, в два приёма выпрямляется. Любуемся красотой ночной реки, поёживаясь от холода. В очередной раз не понимаем, что мы делаем в богом проклятой Москве. Жизнь, вот она, здесь - под звёздами, не наблюдающая дней недели и мелочной политической суеты. Ей абсолютно наплевать на нас, а мы без неё — муравьишки, унесённые ветром на асфальтовую площадь, вдаль от своего муравейника. Ещё копошимся, но уже безо всякого смысла... Не спеша готовим еду, заливаем кофе в термоса впрок. Расходимся по позициям.
Общими усилиями удается поймать тройку ершей, и на них — ещё несколько налимов. Некоторые — здоровые. Лещ никак себя не проявил...
Вдалеке, за руслом Лами, показались фары первых, самых нетерпеливых рыбацких автомобилей. Я отвинтил крышку термоса, плеснул себе полчашки кофе и окунул в него заледенелые усы. Какая чудная выдалась ночь! Я мечтал об одном, хоть каком-никаком налиме, а сейчас вокруг меня на льду десяток крупных рыбин. Надо бы, кстати, подобрать животин, пока не проснулись вороны и не пришли деревенские, такие же вороватые псы. Пакеты должны быть в сумке под складным стулом, всегда под рукой. Но вместо них там обнаружилось уже ненужное полотнище палатки...
3
Три дня нашей рыбалки пролетели быстро. Вторую ночь мы ночевали в избе Бабы Нюры без каких-либо неожиданностей. Вечером она немного рассказала о своих детстве и юности, работе в рыболовецком совхозе. Все рассказы оказались удивительно к месту, они были такими же простыми и реальными, как прочные скамьи из грубых досок, на которых мы слушали. Никаких вышитых подушек или украшений из резьбы. Пили чай из железных кружек, закусывали баранками. Баранки мы купили в деревенском магазине...
Магазин располагался на самом высоком месте поселения, раньше здесь непременно построили бы церковь. Просторная изба оказалась битком набита мужиками. Я хотел бы сказать, что под потолком заведения клубился табачный дым, но он особо не клубился. Он резал глаза. Мужики орали и матерились. Они приехали из окрестных городов отдохнуть, но всю водку в магазинчике они же скупили ещё вчера вечером, в пятницу. А только что кончился и портвейн... В ассортименте остался лишь какой-то молдавский ликер в легкомысленной фигурной бутылке. Мужики орали и матерились перед тем, как совершить покупку. Многие покупали парфюмерию... Матерая, видавшая виды продавщица была невозмутима, мужицкие экзальтации после покупки «Шипра» сопровождала благосклонным кивком головы, возмущённые вопли парировала коротким флотским юмором, таким матершинным, что истерики смущались, а толпа взрывалась громогласным хохотом. Время от времени она брала из синего чайного блюдца папиросный огарок, поджигала его и делала пару затяжек. Я так и ждал, что сейчас где-нибудь в углу ударит по клавишам тапёр, а одноглазый боцман выстрелит в потолок или в трёхэтажную витрину, плотно уставленную трёхлитровыми банками с берёзовым соком. Но ничего, обошлось. Совместными усилиями наша группа пробилась к прилавку и, к удивлению всех присутствующих, купила баранок.
Мы отлично выспались, рыбы было уже очень много, и поэтому решили с утра не выходить на лёд, а не спеша собраться и выехать пораньше. Путь в Москву всегда длиннее.
Мы вытащили рюкзаки и мешки с рыбой на улицу, Валера, как всякий водитель перед дальней дорогой - весь хлам из машины. По старой русской традиции начали долго ходить кругами вокруг автобуса с настежь распахнутыми дверьми, чтобы как следует подумать, как всё правильно разложить. А потом быстро запихнуть скопом...
Наши серьёзные мысли прервали два мужчины, робко заглянувшие во двор. Один — интеллигентного вида, хоть и здорово помятый выходными. А второй — просто помятый.
«Мужики! Не возьмёте попутчика до Москвы?» Интеллигентный смутился и кашлянул в кулак. Второй снял шапку и кивнул.
Валера хмуро глянул на ребят: «А как он сюда приехал?»
«Приехал с нами, но теперь не влезает в машину...»
Валера засмеялся: «Чо, столько рыбы наловили?»
«Не, ну не то, чтобы... Просто он... не гибкий... тока лёжа можно... а у нас «Ока». И не влезает он теперь.» Интеллигентный стал совсем красный. Второй смотрел куда-то за реку, и мял шапку обеими руками.
Валера глянул на нас: «Ну? Возьмём?»
Я говорю: «Ну надо взять. Мы до Зеленограда только. Если без поклажи мужик, пусть едет.»
«Без поклажи, без! Хоть до Зеленограда, там переложим... Спасибо, мужики... Мы за бензин деньги и чего там ещё... Ща, ща, мы быстро! Побежали, Сеня!» И мгновенно скрылись.
«Радикулит — страшная сила!» Отец понимающе покивал им вслед.
Из избы вышли Татьяна с Бабой Нюрой. С гостинцами — пирожками, вяленой рыбой, банками с грибами и вареньем и, конечно, варёными яйцами. Мы увлеклись укладыванием мешков с рыбой. Чтобы она не протухла, рыбу надо уместить за рядом задних сидений, и успеть захлопнуть двери, пока она не вывалилась обратно. Дело это непростое, особенно, когда вам пытается помочь огромная женщина. Баба Нюра в суете участия не принимала, благообразно сложив руки на животе, стояла в сторонке. «Ах ты Господи, ё... твою мать!», низким голосом вдруг сказала она.
Во двор протиснулись наши недавние гости. За два конца они несли старую деревянную лестницу с крыши. А на лестнице лежал нечаянный попутчик. Ни цвет лица, ни приоткрытый рот, ни острый нос, ни запавшие щёки и тусклые глаза не оставляли ни малейший сомнений в состоянии гражданина. Бедолага скрючил ножки и ручки. Он был мёртв, причём явно не первый день.
Все мы ненадолго лишились дара речи.
«Это что же?» Валера пытался подобрать слова.
«Мужики, войдите в положение! Мы в четверг приехали, ну... отметили. Все, как у людей. А Борисыч не проснулся утром. Ну как, утром... к обеду, поди... Мы встали, а он — деревянный уже...»
«А чего ж вы, суки, до воскресенья рыбу ловили?!!»
«Ну... в пятницу-то мы кривые совсем были... куда за руль. Вызвонили из сельсовета фельдшера, он справку дал. Положили Борисыча в сенях, на холодку. Помянули, ну... день и прошёл. В субботу — снова с похмелья, да рыбалку эту мы полгода ждали. А ему то уж чего, какая, извините, разница? Торопиться ему теперь некуда... Вот, сегодня всю деревню обошли — все на льду уже, да и такая здоровая машина только у вашей компании...»
Валера долго не хотел даже слушать. Не помогали ни рассказы про то, каким уважаемым начальником цеха был Борисыч. Ни упоминание о милейшей, но ни о чём пока не подозревающей вдове. Положение спасла Татьяна; подошла, положила тяжёлую бабью руку на плечо. Что-то нашептала в ухо. Валера махнул рукой: «Грузите, черти, в проход покойника. Да накройте чем-нибудь, что ж он у вас синий, как птица счастья — высох весь... Смотреть невозможно.»
Через 20 минут мы покинули нашу гостеприимную хозяйку, её деревню, и чудесную Мологу. На этот раз мы получили машину сопровождения. К сожалению, ржаво-белая «Ока» хоть и привлекала взгляды попутных водителей, но уважения им не внушала, и не могла развить даже половины скорости, на которую рассчитывал наш немецкий микроавтобус. Поэтому обратный путь обещал быть долгим. Труп, понятное дело, никто не омыл. И машина быстро наполнилась тяжёлым характерным духом. Солярка у нас была рассчитана впритык, и до ближайшей заправки в Красном Холме на кондиционер рассчитывать не приходилось.
Удивительное животное — человек. Через несколько часов неспешной езды мы принюхались к запаху, и настроение заметно улучшилось. Борисыч тихонько покачивался на поворотах, и старое армейское одеяло время от времени сползало с уже начавшего темнеть лица. Но в целом мужик вёл себя образцово для четырёхдневного трупа. Сказалось то ли воспитание, то ли длительное пребывание на морозе.
Потихоньку все мы, кроме Валеры, уснули...
Уже в темноте нашу компанию разбудил грозный, но розовощёкий молодой милиционер на въезде в Московскую область. Меня всегда смущали речи экологов о вреде автомобильных выхлопов. Посмотрите на любого гаишника: среди нет чахлых дохляков. Глядя на этих пышущих здоровьем пузанов, приходит в голову, что если строить санатории для чахоточных вдоль загруженных трасс, то страна быстро поправила бы своё плачевное состояние в части лёгочных заболеваний. Милиционер через приоткрытое окошко препирался с Валерой из-за документов на машину, безусловно правый в желании получить хоть какую мзду за проезд мимо себя. Но Валера был тёртый калач, повидавший многие тыщи таких вот охранителей, и денег давать не собирался. Начало разговора все мы пропустили во сне, но сейчас страсти накалились, милиционер требовал к осмотру аптечку, знак аварийной остановки и документы у всех пассажиров. Аптечка и аварийный знак были надёжно завалены рыбой, документов у пассажиров никаких не было (на хрена они на рыбалке?), а один из пассажиров вообще был труп. Всё это Валера понимал, но дело же всегда в принципе...
Вздохнув, я вышел из машины. Разговоры в тупиковых ситуациях с людьми — мой крест. Огляделся в поисках «Оки» со справкой о смерти. «Ока» моргала аварийкой в полукилометре впереди. Я требовательно помахал рукой в их сторону и решительно поздоровался со служителем закона.
«Сержант, мы четыре дня на рыбалке. Сил нету никаких. Хочется жрать, спать и помыться. Один, вон, вообще мёртвый. Денег нет; хочешь, мы тебе рыбы дадим?»
Сержант оценивающе посмотрел на меня.
«На хрена мне ваша рыба... Открывай салон!»
Я оглянулся на «Оку». Ни одна скотина из неё не вылезла. Кажется, машина даже чуть отъехала от нас. Открыл дверь. Из сумрака автобуса на нас испуганно глянули заспанные Татьяна и отец. Борисыч лежал в проходе на правом боку, демонстративно подставив под взгляд милиционера вогнутую спину. Милиционер обвёл салон суровым взглядом. Татьяна и отец его не заинтересовали.
«Ну и вонища у вас тут. Вы чо тут, срёте, что ли?!» Сержант брезгливо поправил шапку, и решительно постучал жезлом по плечу трупа. «Товарищ, просыпаемся, предъявляем документы». Как и следовало ожидать, образцовый начальник цеха и ухом не повёл. «Гражданин!» Прежде, чем я успел что-то сказать или сделать, сержант протянул руку, схватил Борисыча за плечо и повернул к себе, одновременно наклонившись к нему. Такого звука я не слышал ни до, ни, хвала всевышнему, после этой поездки. Отогретый за время пути Борисыч громко и продолжительно рыгнул, с каким-то бульканьем и переливами. На вроде тирольского пения, только басом... Даже я, стоявший на свежем воздухе в двух шагах от машины, содрогнулся от запаха.
Сержант выпустил плечо Борисыча, отскочил от машины, едва не упав в кювет. Согнулся, зажав нос и рот рукой. Я задвинул дверь салона, поднял его шапку, отряхнул о колено.
«Что ж вы, гады, пьёте там такое, на своих рыбалках? О-о-о, надо ж так нажраться! Как он, бл.., только не сдох!» Согнутый в три погибели милиционер боролся с приступами рвоты.
«Мы поедем потихоньку, ладно?» ласково спросил я. Страж порядка пару раз кивнул и, вроде бы, махнул рукой. Я осторожно вытащил у него из нагрудного кармана валерины права, одел на коротко стриженую голову шапку. Сел на переднее сидение. Тяжело вздохнул - «А ведь и правда, попахивает, да?» Валера посмотрел на меня слезящимися глазами поверх ворота свитера, который натянул на нос; согласно кивнул. «Поехали домой». И мы поехали.
Ржавая «Ока» виновато плелась за нами...
В Зеленограде мы свернули к «Танку», памятнику, у которого отмечаются все местные свадьбы. В этот час, разумеется, никого на мощённой площадке не было. Я выпрыгнул из кабины и отодвинул дверь салона. С весёлым стуком вывалилась полосатая палка. В другой ситуации мы посмеялись бы, а теперь я просто забросил её в лес ногой. Мы выгрузили Борисыча на лавочку. Оказывается, у нас была остановка в Бежецке, пока мы спали, интеллигент позвонил в Москву из почтового отделения, и за начальником цеха должен кто-то приехать. Теперь оба приятеля выглядели просто помятыми, от былой интеллигентности не осталось и следа.
Валера отказался от денег за услуги, но пожелал узнать, какого чёрта мужики не принесли справку о смерти, когда мы в ней так нуждались. Бывший интеллигент что-то промямлил про то, что машина-то Борисыча, а у них только одни мотоциклетные права на двоих. И те — в деревне у Сени. А потом достал из внутреннего кармана сложенную вчетверо тетрадную страничку. В клетку. Валера развернул. Украшенная треугольной печатью для рецептов, посередине листа красовалась кривоватая надпись, сделанная синей шариковой ручкой:
«Предъявленный к осмотру гражданин действительно мертв»
Такой шедевр уже надо публиковать в журналах, в т.ч. на аглицком. 
