Хмурое декабрьское утро 1982 года. Суббота.

Я с приятелем-ровесником Сашкой брожу по Птичке в поисках свободного места. Через час рогатые троллейбусы привезут тысячи зевак и покупателей, но пока проходы между рядами ещё свободны. Продавцы «на треногах» проверяют устойчивость своих шатких конструкций и запасы валидола. У нас нет треноги; две недели в детском клубе клеили «ширму» и клепали ящик-подставку из всякого мусора, найденого на окрестных свалках. Нам непременно надо найти место на прилавке. Свободных мест, конечно — нет.

Знакомые перекупщики заговорщицким голосом предлагают свои услуги, но не зря же мы клеили эту чертову ширму? На четвёртом или пятом круге какой-то мужик в вязанной шапке машет нам рукой. «У Петровича вчера день рождения был, болеет сегодня. Не приедет уже.» - рывком двигает свою ширму в сторону. Не веря в своё счастье, обустраиваемся. Радуемся, что неизвестного нам дяденьку угораздило заболеть на свой день рождения.

- Чем торгуете? - басовито интересуется наш благодетель.
Пецилии, макроподы и суматранцы. - пищим в ответ.
Ну — нормально. Не конкуренты.

Действительно — не конкуренты. У мужика в ширме три отсека, и все доверху заполнены ампуляриями. Улитки абсолютно одинакового размера и цвета. Обойдя прилавок, чтобы посмотреть, как мы выглядим для покупателя, удивляюсь — на трёх отсеках соседа криво написаны разные цены: 20, 40 и 60 копеек. Внимательно разглядев улиток, и не обнаружив никакой разницы, бросил взгляд на продавца. Он смотрел куда-то в сторону и улыбался; решив, что мужик и так сделал для нас больше, чем можно было желать, не решаюсь приставать с распросами.

Через несколько минут появились первые покупатели, и на некоторое время я отвлекся от загадки с улитками. Потом поток посетителей Птички стал таким плотным, что у большинства просто не было возможности закрепиться на месте, чтобы совершить покупку. Мы здорово распродались; обычно-то отдавали рыбок оптом, рубль, три или пять за всех. Конечно, для нас и то были деньги, но торговля «в розницу» превзошла самые смелые ожидания.

Я решаю пойти купить мотыля, пока он есть. Ну и вообще — потаращиться.

Гулял долго.

Сходил к птичьму дереву, куда Выборнов притащил серебрянноклювую амадину. Для виду поцокал языком среди ошалевших орнитологов-любителей, хотя от души покрутил бы пальцем у виска. Совершенно серая птичка неопределённого полу за 200 рублей! Даже клюв назвать серябрянным мог человек с очень богатой фантазией. Ну или хороший продавец. Выборнов был отличным продавцом с богатой фантазией, и через десять минут экспозиции птичка улетела куда-то в Баку.

Понаблюдал, как ватага пацанов с подсачеками охотилась на подростка сбежавшей у кого-то медвежьей макаки. Синий от волнения и холода владелец обезьяны орал фальцетом — «Хватайте её, она не кусается!». Макака бегала, скакала и висела на всех своих четырёх руках, радуясь свободе и сея панику в голубиных рядах. Каждому, кто хоть на секунду верил, что обезьяны не кусаются, животное мгновенно демонстрировало длиннющие клыки. Народ смеялся, матерился и ни капли не сочувствовал хозяину.

На углу кирпичного домика, по недоразумению назначенного сортиром, я купил мотыля и коретры. Уже на пути к своей ширме замер — мужик в банке продавал львиноголовых цихлид. Раньше я видел их только в «РиР» на черно-белой фотографии, но сразу узнал в трёхсантиметровых мальках, даже сквозь гнутое зелённое стекло трёхлитровой банки. Мужик стоял посреди прохода, его толкали в разные стороны два потока, и покупка была делом непростым. Ко всему прочему, у меня не было с собой банки, а я был абсолютно уверен, что рыбу моей мечты мгновенно купит кто-то ещё, пока буду бегать за банкой.

Я купил десяток мальков, и через пять минут выплюнул девять в окончательно опустевшую за время моего отсутствия ширму. Сашка выговаривал мне за долгое отсутствие на рабочем месте. Что он хочет жрать, замёрз и чуть не обоссался. Я не вслушивался в его причитания — десятая рыбка каким-то сволочным образом застряла в моём носу. По пути она чуть не проскользнула мне в желудок; только железная воля юного строителя коммунизма заставила пищевод сжаться и, поскольку рот был уже занят, направила животное в нос. Зверюга растопырилась плавниками, с явным намерением переждать зиму в тёплом местечке. Не помню, чтобы я когда-нибудь в жизни так ковырялся в носу, но, наконец, рыбка в крови и соплях была извлечена из норы. Сашка плакал от смеха. Сосед сказал, что как-то наблюдал рождение жеребёнка — было очень похоже.

У него ширма тоже почти опустела. Сашка ушёл в туалет и за чебуреками, поток покупателей стал неторопливым и вдумчивым. У меня появилось время понаблюдать за продажей ампулярий и разгадать секрет разной цены. Мужик стоял боком к своей ширме, и не смотрел на покупателей. Все они долго разглядывали улиток, и, не найдя отличий, обращались с одним и тем же вопросом к продавцу: «В чём разница?». Не поворачиваясь к людям, мужик говорил совершенно бессмысленную фразу: «Кто знает - тот понимает». Очень редко люди обижались на такое хамство и уходили. Основная же масса принималась опять внимательно разглядывать ампулярий. Через какое-то время большинство выбирало товар за сорок копеек. Иногда — за 60, и никогда — за 20. Между тем, у всех на рынке ампулярии такого размера стоили 20 копеек.

Потом Сашка притащил чебуреки (вкуснее были только в Сокольниках), мы допили с ними свой чай, а сосед — водку. На обратном пути по традиции накупили на Таганке пончиков в сахарной пудре и смущали невероятным запахом пассажиров метрополитена им. Ленина. Впереди был Новый, 1983 год. И вообще — вся жизнь.

К чему это я? А, вот: теперь, покупая какой-нибудь, скажем, телевизор, я гляжу в прозрачные глаза прыщавого мерчендайзера и не слышу всех этих слов о разноцветной подсветке задней панели и противотуманном напылении экрана, такого плоского, что он аж внутрь вогнут. Я слышу ставшую наконец понятной фразу своего благодетеля из субботнего утра 1982 года: «Кто знает — тот понимает».