Как старик за грибами ходил
И зажили они счастливо, и умерли в тот же день...
Нет, не так. Вот как:
Жили на краю большого города Старик и Старуха. Ну как — жили? То поясницу прихватит, то жрать нечего... Доживали. И вот как-то в канун Нового года захотелось Старухе Праздника. И не какого-там — по телевизору. А чтоб на столе!
«Иди, дед, в лес, грибов набери, да ягод!»
А дед сидит себе на табурете, и ухом не ведёт. Разозлилась Старуха. Вообще-то она добрая была, но тут уж очень грибов захотелось. Хлопнула она Старика по затылку, тот и проснулся.
«Чо, ужинать?»
«В лес, говорю, иди!»
«Зачем в лес-то? Я в туалет пойду...»
«Давай шевелись, старый чёрт! Темнеет уже, в лесу в туалет сходишь!»
Сунула деду в руки жестяную сетку для яиц, потому что откуда у городских жителей корзинка? Нахлобучила шапку на плешь, да и вытолкала за дверь. Вышел Старик из подъезда, и пошёл в лес. Пришёл в него, думает: «Надо было у Старухи спросить — зачем в лес-то?»
Сел на пенёк, хотел закурить, но вспомнил, что не курит. Видит вдруг — крадётся кто-то. Пригляделся — ба! Да это же запрещённые на Руси баба Игил и дед Талибан! Понял сразу Старик, что в туалет так и не сходил. «Ох, не вовремя вспонил!» - подумал, и громко пукнул. «Хорошо хоть, без подливы!», подумал опять и скрючился неподвижно на пеньке. Затаился.
Замерли Игил и Талибан, испугались. Глядь по сторонам — никого... Только пенёк скрюченный на полянке. Потянула Игил носом: «Чую, русским духом пахнет! Выследили нас!»
Дед Талибан говорит: «Давай мы доллары в толстых пачках, которые на всякие дела нехорошие несём, в снег закопаем-спрячем!»
Закопали вредители доллары в снег, и убежали на кривых нерусских ногах.
Выждал Старик немного, и выкопал деньги поганые, сложил пачки толстые в сетку для яиц. В яму напустил подливы, подтёрся еловой шишкой и воткнул её в середину. «Вот вам, гады, русский шиш, а не доллары!» И пошёл Куда Надо докладывать.
Там, Где Надо уже Игил с Талибаном сидят запертыми в обезьяннике. Потому что не было у них разрешения на работу, а без долларов в кармане разрешение на Руси обязательно нужно. Зато нашли тамгденадцы государевы запрещённый «Русьпотребдозором» белый порошок. Натренированы они его нюхом находить. Нашли порошок и теперь нюхают.
Сдал Старик им валюту. Обрадовались служивые: «Это ты очень кстати, дед, валюту принёс! Новый год ведь, нам как раз долларов поганых на хорошие дела не хватает!»
Скинулись всем отделом по сто рублей, и выдали Старику вознаграждение. Обрадовался и он деньжищам таким. Думает: «Пойду куплю Старухе грибов и ягод, очень она их любит!»
И пошёл, и купил. И вовремя домой пришёл. Потому что Старуха уже разволновалась: «Вот я дура старая! Зимой Старика в лес по грибы да ягоды послала, на погибель ведь!» Сидит на дедовом табурете, и рыдает.
А тут он как раз, с полной яичной сеткой грибов и ягод! Разулыбалась Старуха: «Ничего я не дура, а очень даже мудрая женщина!»
Пища для ума
Один мальчик очень не любил овсянку. Мама пугала его, говорила:
"Не будешь есть овсянку — ума не будет!"
Мальчик горько плакал, но овсянку не ел.
Потом, когда мальчик вырос и стал большим дядей, он очень даже полюбил овсянку. Да видно — поздно. Чтобы стать умным, овсянку надо было есть в детстве.
И вот однажды глупый взрослый дядя встретил тётю, и они полюбили друг друга. Тётя рассказала дяде, что с раннего детства любила овсянку. Поэтому тётя выросла большой — гораздо больше дяди, но вот умной не стала. Это и к лучшему — ведь иначе она не полюбила бы дядю. Стали они жить вместе, смотреть по вечерам телевизор, а по утрам есть любимую овсянку. Как-то сами собой завелись у них дети. Всё, как у людей.
Мама мальчика поняла свою ошибку, и теперь растит умных внуков на манной каше. Женщины живут долго, и, если вдруг не получится с внуками, то для правнуков есть в запасе гречка и рис. Но в рис как-то заранее не верится...
Бочка
1
Евлампий Васин был мудрецом примерно сорока пяти лет. Он жил в достаточно большом городе, в котором хватало образовательных учреждений, музеев и даже, смешно сказать – библиотек. Но наш герой от того и был мудрецом, что рано понял суть всех этих сооружений и организаций внутри сооружений: скрыть от простых, обычных и немудрых людей правду. Все изобретения и технологии Евлампий считал выдумками дураков для дураков.
«Вот…», говорил он в погожий субботний день мужикам во дворе, «…к примеру! Древнеримский Диогениус не ходил ни в какие музеи, а прожил всю жизнь в бочке, с одной только мудростью своей. Как огурец в рассоле!»
Мужики сидели вокруг перевёрнутой ржавой бочки из-под горючки, кто на чём, и резались в козла. Слова Евлампия произвели глубокое впечатление, мужики уважительно чокнулись синтетическим красеньким.
Один только Витька, который в 83-м закончил рабфак сельхозинститута, спросил ехидно: «Что, прям так и прожил, и по нужде не выходил?»
Евлампий посмотрел снисходительно: «Дурак ты, Витька! Но не в том беда, что дурак, а в том, что учиться не хочешь. Ты вот кто? Алкаш почти что! А Дионисим сидел, мудрость прямо из Солнца впитывал! Даже царь македонский к нему приходил: айда, говорит, во дворец, у меня книжки есть – почитаешь. А тот, говорит – дуй отсюда, не загораживай Солнца!»
«Чего ж он хоть на крыльце мудрость не впитывал? На хрена в бочку-то было лезть?» - не унимался Витька.
Евлампий закатил глаза: «Да как я тебе, дураку такому, объясню то, что мне очевидно?»
«А твоя мудрость не подсказывает, что вот я тебе за дурака-то ща люлей выпишу?», начал подниматься со своего ящика Витька.
«Люлей ты мне, конечно, выпишешь, но сам умнее от этого не станешь.»
«Ну и ладно, пусть не стану. Проживу дураком», и Витька, пожалуй, точно выписал бы Евлампию люлей, но в дело вмешался Алексей. Алексей отсидел когда-то полгода на малолетке за взлом табачного ларька, и имел во дворе непререкаемый авторитет. Вот и сейчас он лишь взглянул на Витьку и помотал головой. Витька сел обратно на ящик.
Евлампий расслабился и продолжил делиться знаниями. «Вот тут мужика одного по телеку показывали… не помню, как зовут, умный, типа того Диогения…», в отличие от своих собеседников, Евлампий не смотрел спортивных программ и фильмов про бандитов, «он где-то у нас на Севере изучает мох с подветренной стороны камней…»
Старый сантехник Петрович презрительно хрюкнул.
«Петрович, что ты хрюкаешь? Мужик – голова! Не какой-нибудь там учёный, а такой же, как я. До всего сам докапывается. Вот заметил он, что мох где гуще, где жиже. А ведь раньше бумаги то туалетной не было! И вот он, мужик этот, по толщине мшистых обрастаний реконструировал плотность населения древних славян. А ты в своей жизни ничего полезного не сделал, гайки на толчках крутить каждый идиот может.»
Петрович вскинулся: «Что ж ты, гад, на своём унитазе ничего крутить не стал? Петрович, помоги, я весь в говне!»
«У меня просто инструменту нету, да и не для меня это – в говне ковыряться!»
«Ах ты, сучок! Щас я тебя…» и тщедушный старикашка начал подниматься со своего ящика.
«Сядь, Петрович!», спокойно сказал Алексей, и Петрович опустился на свой ящик.
«Не надо меня защищать! Человеку умному, вроде меня, хватает слова, чтобы с дураками управиться. Да ты и на себя, Алексей, погляди: мужик в годах, внуки скоро, а ты тут всякую субботу сидишь. Только на испуге всех и держишь. Как петушок! Ко-о-о-ко-ко!» Евлампий похлопал согнутыми в локтях руками, изображая крылья, после запрокинул голову к небу и весело захохотал, очень довольный своей шуткой.
2
Лидия Николаевна была учительницей словесности. Сейчас, когда она вышла на пенсию и давала частные уроки, совокупный доход позволял им с сыном если не купаться в роскоши, то хоть не жить впроголодь. Сын Лидии Николаевны, Евлампий вырос на редкость умным и смышлёным мальчиком. Мамин свет в окошке.
Отец Евлампия в разное время был то полярным лётчиком, растерзанным моржом во время спасательной экспедиции, то военным хирургом, пересадившим собственные ноги умирающей от голода африканской девочке. Всегда – фигурой значимой и героической. Никогда, никогда в материнских рассказах отец не походил на колченогого и волосатого жителя южного города Туапсе, у которого молодая учительница две летних недели снимала крошечный сарайчик со скрипучей армейской кроватью и драной занавеской вместо одной стены.
С другой стороны, Лидию Николаевну нельзя упрекнуть во лжи. В конечном счёте, за сорок пять прошедших лет Ашот Никодимович вполне мог совершить хоть плохонький подвиг. Преподаватель русского языка и литературы знала немало примеров из художественной прозы. Не говоря уже о поэзии.
И вот, размышляя о подобных примерах человеческого благородства, педагог спускалась во двор с четвёртого этажа хрущёвки, с помойным ведром в руке. Лидия Николаевна собиралась выкинуть мусор и позвать сына кушать пирожки, которых она как раз напекла.
3
Во дворе двое держали Алексея за руки, которыми тот вцепился в резинку своих потрёпанных треников. Алексей орал нечеловеческим голосом: «Дай, я этому огурцу рассолу напущу!» Карты, стаканы и закуска оказались разбросаны вокруг опрокинутой на бок бочки, а в ней забился в самое дно мудрец Евлампий.
Старая учительница пристыдила разбушевавшегося хулигана, стукнула его помойным ведром. Поплевалась в остальных собутыльников и забрала сына домой.
4
В следующую субботу в известном уже дворе собралась привычная компания. Мужики деловито забивали козла, время от времени гонец бегал за красеньким.
«А где наш учёный?», вдруг спросил Витька.
«Ему мать компьютер купила, так он теперь в интернете всё…», ответил Петрович.
«Ты смотри!», удивился Витька, «Бочка-то работает! Пять минут посидел, а ума набрался больше, чем за всю жизнь!»
Несколько времени прошло молча. «А жаль мужика!», задумчиво сказал вдруг Витька.
«Чегой-то жаль-то?! Сидит себе, никто его не трогает. Умного изображает, маменькины пирожки жрёт…» сказал Алексей суровым голосом.
Витька непонимающе поморгал. «Да не! Того жаль, грека древнеримского… В его-то времена дураки ещё не изобрели интернет. Так и сдох, поди, в бочке своей…»
