Сова виновато ухнула. Белое, едкое, жидкое долго летело вниз в предрассветной мгле. Могло бы пропасть задаром на крыше ветхого сарая, разбиться в брызги о печальные листья берёзы, а то — просто сгинуть в бурьяне. Но не пропало, не разбилось и не сгинуло. Старик вытер немолодую же лысину, посмотрел на ладонь и беззлобно выругался. Чего злиться-то? Всем известно: говно с неба — к деньгам.

Любил Старик ходить на рыбалку. Встанет до зари, когда в бледных сумерках стелются низкие туманы по мокрой траве, а усталые коты расходятся по домам, будя блудливым топотом первых петухов. Под прелой кучей сорняков за бабкиным огородом наковыряет пригоршню ярко-красных, с жёлтыми кольцами червей. Старику всегда нравился запах компостных червей — они пахнут свежим огурцом. Как-то, ещё в ранние годы, будущей супруге своей велел закрыть глаза и отгадать содержимое кулака по запаху. Девушка, унюхав бабским чутьём обручальное колечко, играла нечестно — сразу подглядела, как Старик раскрыл ладошку у неё под носом, и долго гоняла Старика по огороду, громко обзывалась и кидалась разным мусором. Женщина, что тут сказать! Никакой романтики в голове...

Молодая безымянная псина выползла из-под банного крыльца, радостно извиваясь тощим туловищем вслед за вихлястым хвостом, и принялась скакать вокруг. Прибился кобель в конце зимы, да так и остался жить. Хоть и на птичьих правах, а всё с людьми.

«Нет, милый... Ты за лягушками станешь прыгать — всего карася мне распугаешь!» Старик поднял указательный палец вверх, собака послушно села, изогнув голову на бок и не веря в строгость приговора. Старик был непреклонен: «Вот так! Сиди тут!» Для убедительности потряс пальцем.

Загадочная гладь пожарного пруда отражала куртины ивняка, прошлогодние сухие рогозины со спящими на них стрекозами и узенькую розовую полосу на востоке. Старик потянулся от удовольствия, громко захрустев всеми своими суставами, грыжами и протрузиями. Кусты на берегу ответно заколыхались.

«Вот дурное животное, всё-таки увязался!» - подумал Старик, пошарил глазами под ногами и увидел пару невесть откуда взявшихся картофелин. В педагогических целях подобрал ту, что побольше, заорал нечеловеческим голосом: «А ну, пшёл отсюда, скотина!», и метнул корнеплод.

«Это вы...» начала было вопросительно разгибаться человеческая фигура в камуфляже, и тут картофелина с глухим стуком врезалась ей в лоб; «...мне…», по инерции, но уже утвердительно, фигура закончила фразу, валясь обратно в кусты.

«Экая беда! Я ведь в сторону метил... Пугануть хотел...», бормотал Старик, пытаясь одновременно усадить обмякшее тело городского рыболова на постоянно складывающийся стульчик и надеть на него очки. То одна, то другая дужка тыкались в глаза рыболова. Городской мычал, пребывая в изрядном нокдауне. Старик побрызгал ладошкой прудовой воды...

«Ну ты, дед, зверь! Сказал бы по-человечески, что я место твоё занял... Чего лупить-то сразу?»

Наконец Старик наладил снасть и закинул одного из вёртких компостных червей к заветному кусту кубышки.

«Здарова!» - громким шёпотом поздоровался прибывший Арсений Ильич, старинный приятель. Вместе в школу ходили, в армию, работали в одном колхозе. А теперь живут на одной улице и ловят карася в одном пруду.
«Здарова, здарова…», Старик не сводил глаз с поплавка.
Арсений Ильич скинул рюкзачок, засмеялся, тоже шёпотом. «Ну чё ты таращишься? Ранее девяти клёва не бывает!»

Старик и сам знал, что не бывает. И нет никакого смысла вставать до зари и копать червей впотьмах. Тем более, что их можно нарыть и с вечера… Но как же ритуал, традиция и всё такое? Разве это пустые слова?

Арсений Ильич не торопился. Для начала он приладился помочиться в густые заросли хрена на задворках почтальоншиного огорода.

Вдруг у городского соседа раздалась какая-то возня и шумный плеск.

«Господи», подумал Старик, «никак с берегу теперь свалился? Вот невезучий день у мужика!»

Но нет, городской никуда не свалился. Он стоял, высоко подняв правой рукой согнутое в дугу удилище, и тащил этим удилищем невиданную в деревенском пруду рыбину. Левой рукой рыболов опустил в воду дорогой приёмистый подсачек на длинной рукоятке. Пожалуй, он и вытащил бы уже здоровенного карпа, но тут подоспел Арсений Ильич. С первым всплеском рыбы он бежал от зарослей хрена, на ходу пытаясь застегнуть пуговицу от штанов в петлицу пиджака.

«Не тяни, не тяни её! Пусть погуляет! Щас я тебе помогу! Не тяни, говорю!»

В мгновение ока шустрый дед проскочил под удочкой, в туче брызг вбежал в воду чуть глубже своих резиновых сапог. Схватил лесу рукой, успев почувствовать приятную тяжесть рыбы, и… леска сразу лопнула. Арсений Ильич засучил ногами по сколькому глинистому дну, оступился и, смешно маша руками в поисках равновесия, грузно сел задом на палку подсачека, переломив её надвое.

Поднял полные укора глаза на городского: «Ну что ж ты? Я ведь кричал – не тяни…»

Городской выглядел жалко. Под обоими глазами и на лбу вспухли большие розовые желваки, отчего очки не доставали до переносицы. В правой руке он продолжал сжимать разогнувшееся удилище с обмотанным вокруг вершинки клубком лесы и поплавком, в левой – обломок подсачека. Ни дать, ни взять – рыцарь, выбитый из седла на ристалище. Рыболов отбросил покорёженные снасти и спросил тонким голосом: «Блин, деды… У вас тут заговор, что ли?!»

Старик крякнул и внимательнее вгляделся в свой поплавок. Арсений Ильич, истекая водой, выбрался на берег. «Ты, молодой человек, другой раз кричи заранее, я сразу прибегу. А то ведь снова упустишь!»
«Уйди, дед!», отказался от помощи городской.

Арсений Ильич, чавкая сапогами, подошёл к Старику, нагнулся и громким шёпотом спросил:
«Видал рожу-то евоную? Ужас, а не рожа!»

Старик снова крякнул.

Арсений Ильич размотал и закинул снасти, городской починил свою удочку. На короткое время на пруду воцарилась деловитая рыболовная тишина. Около девяти часов у друзей начал клевать мерный «ладошечный» карась, и за своей долей явились два прудовых кота. А в половине десятого многострадальный сосед вытащил карпа килограмма на два. Старик уважительно крякнул. Арсений Ильич в процессе вываживания то и дело порывисто вставал, издавал малоприличные и даже откровенно непотребные звуки, хлопал себя по мокрым штанинам. Но городской справился и карпа вытащил.

А в десять часов извлёк из воды ещё одного. И до полудня ещё четыре штуки. Старик накрякался, кажется, на всю жизнь. Арсений Ильич страдал. Он ходил, как бы прогуливаясь, вдоль берега пруда. Без нужды посещал заросли хрена. Но разглядеть каких-то особых городских секретов не получалось. Наконец, уже в первом часу, сосед начал собираться домой.

Методично протёр тряпочкой удилище, сложил его и обломки подсачека в специальный кофр. Выволок огромный садок и принялся перекладывать добычу в полиэтиленовые пакеты. Здоровенные рыбины тяжело ворочались, шурша упаковкой и тускло сверкая крупной чешуёй. Арсений Ильич не выдержал. Медленно приблизившись, он спросил самым безразличным голосом:

«На что это вы ловите?»
«На опарыша. По три штуки насаживаю.» И городской доверчиво протянул пенопластовую коробочку. «Возьмите, у меня осталось немного. Только мотыльницу верните…»

Арсений Ильич высыпал сигареты в карман пиджака, а в пустую пачку пересыпал жирных личинок. «Ишь ты!» удивился он. «А чего это они красные?»

Городской пожал плечами: «Говорят – польские. Специально для рыбалки выращивают.» Забрал мотыльницу, погрузил барахло в машину и уехал.

К вечеру друзья поймали пятерых карпов на двоих. Поймали бы и больше, но стариковские снасти оказались хлипковаты для такой охоты.

Собравшись по домам, приятели присели перекурить и обсудить пережитое.
«Что за люди в этой Европе живут? Не пойму… Опарыши у них, вишь, и те – красные!»
«Да… Я думаю, евреи это всё. Из каждой ерунды копейку делают.»
«Это точно. Эти не стали бы на таких опарышей ловить, а развели бы их, да и продавали потом…»

Деды уставились друг на друга.

«У нас же осталось сколько-то?»
«Осталось три, но они окуклились… Я их и это… Выбросил, значит…»
«Сеня!! Куда?!»
«Да вот… куда-то здесь, в траву…»

Старики принялись ползать на карачках, раздвигая заскорузлыми ладошками молодую полынь, хищно вглядываясь прозрачными глазками в придорожный мусор. Тут же рядом звякнул велосипедный звонок.
«Чой-та вы тут?» Почтальонша Зинка тянула шею вслед своему бабьему любопытству.
«Да вот, Сеня куколок наших обронил – ищем!» плаксивым голосом посетовал Старик.
Почтальонша энергично толкнула велик вперёд, бормоча под нос: «До куколок допилися, черти старые…» Писем теперь никто не пишет, а пару газет в библиотеку можно и завтра отвезти. Сейчас надо было быстро сообразить, кому первому сообщить о замечательном происшествии. Постоянно оглядываясь в поисках подробностей и оттого вихляясь, Зинка скрылась за поворотом.

В процессе поиска приятели вели оживлённую беседу, и в результате обмена глубокими мыслями и серьёзными идеями стало понятно, что начинать дело с такого мизерного поголовья – смешно. Поэтому на ближайшие дни была запланирована вылазка в город для закупки племенного стада. Теперь оставалось лишь выработать стратегию и отработать технологию – дело плёвое. И тут бы потерянные личинки очень пригодились в качестве опытных образцов.

Удивительно, но все три драгоценные куколки были найдены. Как-то сразу вспомнилось, что опарыши – непременный атрибут выгребной ямы. Старик прошлым летом снёс свой дворовой сортир и поэтому решительно протянул смятую сигаретную пачку Арсению Ильичу.

«Да ты чего? Мы ж вместе ватерклозеты в дом завели! Сначала мне, потом тебе… Уж года два, почитай.»
«Но ты же сортир в огороде оставил?»
«Да, цела сакля родовая… Мало ли что… Там, правда, корму особо нету, пересохло поди давно.»
«А ты ведра два воды плескани – оно и разбрякнет. Зато культура будет чистая – без здешних мух.»
«Ну – чего ж не плескануть? Плескану ввечеру…»

Утром Старик, подгоняемый деловым нетерпением, отправился с визитом к своему компаньону. Уже издали он заметил шумную толпу местных жителей, облепивших забор соседки Арсения Ильича – почтальонши Зинки. Хозяйки береговых зарослей хрена и кривенькой бани.

Он даже не сразу понял, что видит, когда заглянул через головы односельчан вглубь зинкиных владений. Сначала он выделил старое ржавое ведро с повядшими сорняками, которое удивительным образом само по себе тихонько раскачивалось на будто бы перепаханной земле. А потом нутром почуял, что это не земля, а пузыристая, неприятно пахнущая субстанция, которая вялым потоком покрыла большую часть огорода и уже подбиралась к самому забору, у которого расположились охочие до бесплатных чудес зрители. Эпицентром зловонного потока высился древний дощатый туалет с распахнутой дверцей.

На узком перешейке чистой травы вдоль забора бесновалась Зинка: «Что за напасть такая? Я ща милицию вызову! Кто это натворил?!»
«Зинка, кто ж в твоём сортире окромя тебя натворит?» - пахабно хохочет дряхлый, неприятный во всех отношениях, но исключительно начитанный старикан-сосед через три дома Эдуард Львович. Зинка, размахнувшись от уха, по-бабьи кидает в него калошей.
«Ну что ты орёшь? Станет милиция тебе это вот по двору собирать, что ли? Или арестует его? Побег тваво говна не по их части. У них своего там – выше крыши… У них – своё, а это вот – твоё; для тебя – своё, значит! Хотя, на мой нюх – воняет больно… Но так ведь это… оно ж твоё, а не моё… Должно мне вонять.» Пытается успокоить почтальоншу Арсений Ильич. Вторая калоша летит в его сторону…

Калоша не напугала Эдуарда Львовича. Перестав хохотать, он заговорил серьёзным голосом: «Я читал как-то… в технической литературе… будто бы в Крыму, в пещерах специальных, шампанское всё в один день вдруг бурлить начинает. Наука факт не объясняет! И это вот, похоже – та же херня!»

Зинка плюнула и коряво, но беспомощно махнула ногой в полосатом носке – калоши кончились. «Не послать ли тебе, пан Эдуард, за фужером? Черпанёшь прямо из пещеры!»

Эдуард Львович сморщился беззубым лицом: «За фужером! Дура ты, как есть дура! Надо в баночку накласть субстанции, да в Академию наук послать, вместе с фотографиями. Наши сейчас только и ждут, где бы им Америке нос утереть? А тут – вот оно, само к людям идёт! Это ж невероятное явление природы!»

«Точно», энергично подхватил Арсений Ильич, «это стихийное бедствие! Непредвиденные обстоятельства!»

Безутешная почтальонша не внимала научным фактам, а пузыристая каловая масса неумолимо поглощала грядку за грядкой.

Приятели покинули аварийное собрание и отправились на участок Арсения Ильича обсудить текущие задачи бизнес-проекта.

«Слышь, Старик, это ведь моих рук дело…», вдруг печальным голосом признался Арсений Ильич.
«Как это?»
«Да я воды-то вчера в саклю плесканул, но продукта там годного совсем мало было. Я даже посидел полчасика, хотел свежего выдавить… Но нет, я же не депутат и не журналист – по заказу не лезет! А потом думаю: что ж я тужусь? У почтальонши сортир аккурат за моим, жопа к жопе… и действующий. Подброшу наших первенцев прямо в закрома! А уж вечером смотрю – моя к дочери собирается, пироги затеяла. И тут меня как торкнуло… Приметил, что она в морозилке дрожжи прячет, думаю – брошу кусочек в это самое, для опары… Опарыши же, Старик! Опарыши!!! Понимаешь, от какого слова?! Хотел отломить уголочек, как жена выйдет, но она чегой-то сразу вернулась, я под пиджак пачку спрятал, и в огород. Думаю уж – на месте отломлю… А на месте у меня весь шмат из бумажки и вывернулся… Я бумажку сжёг, и – спать. А утром – видал тут чо? Ночи-то тёплые… Господи, хорошо хоть уклон к пруду, а не ко мне!»
Старик удивился: «Хорошие дрожжи какие! С одной пачки – смотри как поднялось!»
Арсений Ильич грустно вздохнул: «Там, Старик, большая пачка была, с хлебозавода. Килограмм! Жена только кусочек отрезать и успела.»

Старший лейтенант Тыртышный давно заглядывался на штабную машинистку Валю. Молодая девушка выросла в маленькой деревушке среди неведомых дремучих лесов, откуда вывез пару лет назад её земляк, батальонный раздолбай – прапорщик Подобуев. Тогда он, кажется, был в командировке в каком-то из дагестанских кишлаков, и за каким-то же чёртом всем разослал фотографию из красного уголка, где он с Валей сфотографировался на фоне выцветших фотообоев с пальмой и бледным морем. Вот в эту девушку на фотографии Тыртышный и влюбился сразу.

К сожалению, молодой человек был очень робок в отношениях с женщинами. О выражении чувств нечего было и помышлять. Во-первых, девушка не была одинокой. Во-вторых, старший лейтенант очень стыдился своих ног. Тонкие, коленчатые и слегка разогнутые посередине ноги никак не соответствовали остальной богатырской фигуре – с огромными покатыми плечами, здоровенными ручищами, чересчур могучим животом. Венчала странный комплект свирепая, коротко стриженная голова, посаженная прямо в торс, безо всякой шеи. Из головы исходил удивительно высокий, иногда срывающийся на фальцет голос. И это было и самое главное, и - в-третьих.

Поэтому Леонид Николаевич всегда краснел, когда ему приходилось встречаться с Валей, он таращил глаза и непременно отдавал честь. Даже при «пустой» голове. Застенчивая девушка загадочно улыбалась и опускала глаза. Что вовсе не мешало ей внимательно наблюдать за эволюцией чувств военнослужащего. И в женской головушке крутились, крутились разные мысли. А подумать ей было о чём. Прапорщик Подобуев – свой парень, из детства. Любовь ли это, или привычка? Какие перспективы у карьеры прапорщика? Через двадцать лет службы – старший прапорщик? Иное дело – офицер. У него и сейчас уже отдельная «двушка» в новой панельке. Вот и думай, Валя, пока детей нет.

И как-то однажды, тоскливым осенним вечером, произошёл случай. В канун очередной проверки Командир велел привести бумаги в порядок. Пересмотреть, переложить, рассортировать приказы; перепечатать мятые и замызганные; к утру. Армия ведь.

И вот стучит Валя по клавишам, а дежурит по штабу старший лейтенант Тыртышный. И ни одной человеческой души в штабе больше нет. Только охраняет батальонное знамя рядовой Ахмедов.

Осень самая ранняя, а вечера уже прохладные. С Балтики тянет туманной сыростью. Холодно Вале в одной блузке, и чай не согревает. Тем более, что много не выпьешь - туалета в штабе нет. Надо идти на улицу в дощатое сооружение, следить, чтобы не зацепиться за гвоздь и держать дверь изнутри. И тут входит старший лейтенант Тыртышный. Красный, как из бани, и потому такой же потный. «Может быть, Валенька, Вам шинель какую дать? Замерзаете ведь…» Говорит писклявым голосом, и смотрит через пузо на свой сапог.
«Спасибо, Леонид Николаевич. Шинель мне не надо. А нельзя ли послать кого-нибудь ко мне домой, у мужа свитер попросить?»
Тыртышный широко разводит руками и смотрит на другой сапог. «Это я сейчас, вмиг!» Чуть не бегом выходит из комнаты, на ходу пишет в блокноте, вырывает листок. «Дневальный, дневальный!!! На-ка тебе адрес прапорщика Подобуева. Дуй к нему в Городок, попросишь для Валентины Сергевны свитер.»
«Ни магу пакинут флаг, товарищ комантир!» Скалится Ахмедов.
«Бегом, товарищ солдат!» неожиданным для всех басом ревёт Тыртышный. Ахмедов видит вздувшиеся вены на лбу офицера и бежит, зажав в кулачке бумажку с адресом.
«Трикотажный! Скажи мужу – трикотажный!» перевесившись через стол, кричит ему вслед Валя.

Прапорщик Олег Подобуев занимал вместе с супругой Валей две маленькие комнаты на первом этаже старого немецкого коттеджа. На второй этаж пристроена отдельная лестница, и его жители имеют свою кухню, так что они не в счёт. Раньше в каждом таком коттедже жила семья одного фрица-лётчика, а теперь отлично помещалось несколько семей-победителей. Олегу повезло с соседями – третью комнату занимал молчаливый, суровый пьяница Сашка, сержант сверхсрочной службы. Когда-то они вместе остались в части, но Олег сразу закончил школу прапорщиков, а одинокого Сашку всё устраивало и так.

Этим вечером наёмник сидел на кухне и смотрел, как Сашка в форменных трусах жарит кусок изъятой из столовой свинины. Оба они неспешно пили пиво и курили, пользуясь Валиным отсутствием. Свинина попалась возрастная, чёрные волосы щетины страшно топорщились внутри прозрачной шкуры. Раскалённый жир пузырился и шкворчал на сковороде, брызги летели на старый фашистский кафель и на голое Сашкино брюхо. В уличную дверь кто-то поскрёбся.

Подобуев открывает и видит Ахмедова.
«Товарищ прапор, разришите далажит, давайте свитер для жина!»
«Ты чего не на посту? Сменился, что ли?»
«Нет, какой сминился! Трытрышны орал, иди, говорит, свитер неси! Убью тибя, говорит! Би-и-игом!»
Сашка со сковородой в руке слушает разговор. Подобуев кивает:
«Сейчас принесу, жди здесь». Хотел закрыть дверь, но спросил на всякий случай: «Что-нибудь ещё?»
Ахмедов морщит лоб. «Да, ищё! Ваш жина кричал…»
«Что? Что кричал мой жина?» Дразнится прапорщик.
«Сичас, сичас… А! Вот: три какашки! Три какашки, так он кричал!»
Подобуев поражён. «Какие три какашки?»
Ахмедов серьёзно кивает головой: «Да, тибе скажи – три какашки! Точно говорю!»
Сашка хохочет, согнувшись в дугу. Из сковороды вываливается мясо. «Не три какашки, а три какашки!!!»
«Чего?!»
«Это совет! Типа: соси ты хрен у дохлой обезьяны. Только женщина она культурная». Сашка отсмеялся, садится на корточки и собирает мясо. Мрачным голосом добавляет: «Всё, мол, любовь завяла – три какашки! Растирай, значит. Красиво загнула…»
Прапорщик Подобуев, забыв про свитер и рядового Ахмедова, бежит в часть.

И действительно видит, что вновь пересмотренные, переложенные, рассортированные приказы измяты и замызганы, а мятые и замызганные вовсе не перепечатаны. И совершенно очевидно, что оба его сослуживца преодолели свою застенчивость, чему свидетелем стал и подоспевший рядовой Ахмедов. Олег не стал скандалить, а молча пошёл домой пить со сверчком Сашкой беленькую.

Так умерла семейная жизнь прапорщика Подобуева, но странным образом зародилась дружба между ним и старшим лейтенантом Тыртышным.

Опыт с опарой друзья признали неудачным. Для разведения породистых мух требовалось изолированное, достаточно большое помещение. Старик предложил было свой сарай, но количество щелей делало строение совершенно непригодным для столь деликатной и пронырливой культуры. Арсений Ильич решительно хлопнул себя по коленке:
«Ну, значит – так! Давай в моей новой теплице питомник заделаем!»
Старик пожевал губами, завернул голову набок. «Ты чего, Сень? Твоя разве разрешит?»
«А кто её спрашивать будет?», расхрабрился подельник. «У меня в семье знаешь как?», он рубанул в воздухе ладонью, но «как», не сказал, а грустно прибавил: «Она ж к дочери недели на две уехала. А повезёт – на все три… А там уж, что: будь, что будет!»

Воодушевлённые друзья развили бурную деятельность. Привезли телегу свежайшего навоза и за день устроили в новенькой теплице ароматные аккуратные гурты. Деды попытались пересадить бабкины помидоры на улицу, но как-то не сложилось. Сначала их переехала тракторная телега, а затем стало понятно, что бороться уже и не за что. Ну, снявши голову, по волосам не плачут. По совету Эдуарда Львовича дверь теплицы завесили заградительной сеткой от мух, тихо снятой с террасы Старика. Эдуард Львович сыпал советами направо и налево. Устав отделять дельные от глупых, друзья изгнали еврея из огорода, и остаток дня тот маялся бухнущим знанием, держась за штакетник, но не решаясь приблизиться.

На следующий день была совершена вылазка в город, вымотавшая стариков. В каждом рыболовном магазине приятели пытались купить тысячу баночек красных опарышей. Над ними смеялись или смотрели с уважением, но больше сорока штук в одном месте купить не удавалось. После обхода всех семи рыболовных магазинов и палаток Города, в активе заводчиков оказалось всего 136 драгоценных баночек. И как это постоянно случается с увлечёнными людьми, в последнем магазине, когда умерла надежда, им явился ангел. Ангел был пьян и говорлив. Обещал не позднее завтрашнего обеда привезти сколь угодно вожделенных личинок, прямо на место. И, что удивительно – привёз!

Итак, истратив все «похоронные» деньги Старика на закупку маточного стада, четыре часа на откупоривание и высев опарышей, усталые и довольные подельники достигли того мимолётного ощущения счастья, что знакомо каждому, что-то делающему своими руками. Следующие три дня деды провели в приятных хлопотах. Они подолгу сидели над своими грядками, созерцая жизнь насекомых. Обнаружили, что опарыши с удовольствием едят рыбу и приносили им жирных карасей и вообще всё, что удавалось найти съестного. Уже к обеду второго дня опарыши стали массово окукливаться, а вечером третьего – появились первые мухи-производители. Против ожидания, мухи выглядели совершенно обыкновенно. Но компаньонов интересовали их красочные личинки, и до них оставалось – рукой подать!

«Беда, слышь! Мухи все околели!» Арсений Ильич хватал ртом воздух, прислонившись к косяку. «Я с утра-то ещё на подходе почуял – беда! Тихо больно, не гудят звери! Захожу, а они все на земле валяются! Как живые…»
Старик отказывался верить, и рысью помчался огородами к маточной теплице. Арсений Ильич спешил следом, как мог.

Дверь питомника была распахнута настежь, заградительные сетки заброшены на крышу. Внутри старики обнаружили сияющую почтальоншу, стоящую в центре апокалиптической картины. Все три грядки и оба прохода агротехнического сооружения были покрыты дохлыми мухами. Пока Старик не увидел своё маточное стадо мёртвым, он даже не предполагал, сколько их было.

«Ну ты, Ильич, даёшь!» весело приветствовала муховодов соседка Зинка. «Я чутя не упала тут с утра! Зашла глянуть – не заросло всё сорняком без хозяйки, а вся теплица ходуном ходит! Я за дихлофосом сбегала, весь баллон в теплицу распустила, да к куме за вторым побёгла.» Зинка вдруг всхлипнула: «Я уж, грешным делом, решила – околел ты тут спьяну… Столько мух-то!»
Арсений Ильич не сразу нашёл слова, хлопая себя по карманам в поисках валидола. «Дура! Это ж племенные мухи, польские! Ты хоть знаешь, сколько мы за них заплатили?»
Старик пнул Арсения Ильича в ногу. Тот и сам понял, что сболтнул лишнего, и прикусил язык.
Почтальонша прищурилась, упершись в бока:
«Заплати-и-или? За мух?!»

С большим трудом дедам удалось вытолкать Зинку за калитку. С тяжёлым сердцем и в полном молчании вернулись в осиротевшую теплицу. Арсений Ильич принёс веник, и, горестно бормоча, начал сметать трупы насекомых с грядок. «Ну, перекопаю навоз с землёй… Может, жена и не вспомнит, что мы помидоры тут сажали? Ещё и похвалит? Старик, ты как думаешь?»

«Сеня, стой!», Старик схватил друга за руку. Пару часов с величайшими предосторожностями собирали они дохлых мух в пакеты, затем расправили закинутые было на крышу заградительные сетки и погрузились в блаженное созерцание.

Два почтенных приятеля сидели на корточках над аккуратными рядами коровьих какашек и счастливо улыбались. Вся поверхность субстрата была покрыта маленькими белыми кладками мушиных яиц.

Восторженным шёпотом Арсений Ильич нарушил молчание: «А ты что с деньгами будешь делать?»
Старик надолго задумался.
«Черт его не знает, Сень... У меня денег-то никогда и не было. На всё копили помаленьку, или вот на пальто жене - в кассе взаимопомощи брали. А так, чтобы сунул руку в карман — нет, никогда не было... Шифер бы на крыше надо поменять.»

Олег Подобуев пережил разлуку. Дня три или около того он пропьянствовал с безотказным Сашкой. Четырежды женатый комбат с полным пониманием отнёсся к ситуации, и даже сам как-то заглянул проведать забулдыг с бутылочкой молдавского коньяку. А потом Олег тряхнул головой с жёлтым косматым чубом, и начал жить развесёлой холостяцкой жизнью. Достал с антресолей потрёпанную гитару, вечерами, когда не лазил по балконам офицерских жён, лежал один на просторной кровати на спине. Щипал струны и сочинял лирические песни разорванной душой и тут же исполнял проникновенным хриплым басом. Всем сослуживцам он говорил в эти дни, что военный он лишь по стечению жизненных обстоятельств. А по призванию – гинеколог.

Но вдруг как-то выяснилось, что у них с новым сожителем жены общая страсть – игра. Причём не какая-нибудь вульгарная, в карты или кости. Оба они много лет профессионально играли в «Спортлото». У каждого была отработанная годами, но постоянно совершенствующаяся система. Ни один из них ни разу не выиграл больше трёх рублей, но каждый новый проигрыш лишь выявлял слабые места в системе. Очевидно, что объединив свои мощные системы, сослуживцы могли бы полностью победить такую глупость, как теория вероятности.

Новые приятели два дня просидели за сложными графиками и бесконечными таблицами. И первый же розыгрыш принёс им мотоцикл «Урал».

Следующие шесть лет пролетели почти незаметно. Прапорщик Подобуев развёлся с Валей, старший лейтенант Тыртышный женился на ней. Она готовила обед сначала на них троих, а потом появилось и двое детишек. Валя ушла со службы. Иногда она начинала ворчать, что живут они на один оклад, а все дополнительные выплаты идут на закупку вороха лотерейных билетов. Друзья снисходительно улыбались женской забывчивости и показывали на двор, где под сгнившим брезентом томился проржавевший, но совершенно железный мотоцикл «Урал». Все новейшие исчисления системы указывали на крупный денежный выигрыш в ближайшем круге розыгрыша. Только исключительно недальновидный человек бросил бы дело после стольких лет подготовительной работы.

Ни ближайший, ни следующие несколько розыгрышей результатов не дали. Военные приятели понимали, что это часть игры и огромные стабильные выигрыши – лишь вопрос времени. Но Валя ушла с военной службы, и её больше не интересовали ни стратегии, ни тактики. Однажды она собрала детей и уехала к подруге в Вильнюс. Подумать самой и дать подумать мужу.

Муж, который новый, сразу попал под пагубное влияние старого. Обязанность «подумать» Подобуев взял на себя, и пришёл к выводу, что за столько лет работы над системой у игроков «замылился глаз». Им обоим объективно необходимо было развеяться. Например – посетить в Городе ресторан «Ольштын».

Непьющий Леонид Николаевич не помнил вечера. Не помнил своих горячих танцев и двух придушенных морячков. Не помнил весёлых девиц, которых Подобуев запихивал в такси, пока сам он топтал на мокром асфальте их бывших кавалеров. Не помнил, как заблевал этих девиц в такси, и как они смеялись над ним. И даже как орал уже дома, что любит свою жену Валю, и ушёл спать в детскую, оставив развратному Подобуеву обеих прелестниц. А как соседка звонила ночью Вале по оставленному «на всякий» номеру телефона – так и вовсе не знал.

Проснулся он поздним утром на растерзанной детской кроватке, растормошенный помятым прапорщиком. Незнакомое состояние похмелья ошеломляло, и неясно - удалось ли Подобуеву объяснить старшему лейтенанту, что вернулась Валя, и не в квартире она только потому, что кто-то из них вставил ключ в замок изнутри. Дверной звонок надрывался, в дверь дубасили. Олег не страдал похмельем, он был ещё просто пьян, решителен и изобретателен. Он уже выбросил в окно офицерские ботинки, заблёванные штаны и китель, и теперь пытался заставить Лёню спуститься по балконам следом. Дело вовсе не хитрое, со второго-то этажа. Медленно вращая мутными глазами и пуская ртом пузыри, Тыртышный свесился с балкона всем своим грузным телом. Подобуев, как смог, прикрыл спящих на хозяйской постели шалав одеялом и нетвёрдой походкой пошёл открывать дверь.

Просто удивительно, сколько участливых женщин может поместиться на лестничной клетке панельной девятиэтажки. Соседки с рёвом пронесли Валю через прихожую, затолкав прапорщика в стенной шкаф, где он вынужден был бороться с набросившимися пальто и шинелями. Из главной комнаты раздались шлепки и пугающие вопли разбуженных девиц.

Леонид Николаевич более или менее осознал себя, вцепившимся руками в перила балкона. От чего он так висит, ему было непонятно. Пришло в голову, что он, наверное, потерял ключ от квартиры вчера, когда нажрался с этим негодяем Подобуевым, и поэтому поднимается домой через балкон. Совершенно логично, и офицер полез обратно.

За считанные секунды до того, как в комнату ворвалась бушующая толпа, Тыртышный перекинул ногу через перила. Оставалось последнее движение, и в нём старший лейтенант ошибся. Он схватился за проволоку, на которой супруга развешивала бельё, и она, разумеется, оборвалась. Совершенно беззвучно офицер рухнул с балкона. Тихой бабочкой следом порхнули одинокие Валины трусы.

Между тем в квартире женщины обшарили все закоулки, но не нашли неверного супруга. Из стенного шкафа извлекли Подобуева и приволокли на место преступления – к хозяйской кровати с изодранными девицами. Мокрыми, опухшими глазами Валя заглянула на самое дно души бывшего мужа.

«Где он?» негромко спросила она в наступившей тишине.
«Лёня? Как это где?!» Подобуев изобразил недоумение. «В наряде он! Дежурит по автопарку…»
«А это – что это такое?!»
« Ну виноват я, что… виноват… Выпросил у него ключ, с подругами мы тут вот… Это подруги мои – Вика и… Вика? Ну что-то в этом духе. Выпили немного… я в детской лёг. Они тут… Я холостой человек!»
Валя села. Женщины-соседки были жестоко разочарованы. Некоторые смеялись, некоторые плевались и качали головой; все потянулись на выход. О чём женатому даже сны не должны сниться, холостому в укор не поставишь. Девицы почувствовали момент, кое-как оделись и тоже свинтили.
Валя подняла глаза на качающегося посреди комнаты прапорщика. «Олежка, прости меня, дуру!»
«Ну что ты, что ты… Я всё понимаю. Как ты быстро вернулась-то…»

И вот, когда гроза, казалось, миновала, внизу пришёл в себя и начал жалобно стенать Леонид Николаевич. Тонкие ножки офицера не выдержали падения, и торчали из трусов и сломанного куста сирени под неестественными углами.

Прошли, как водится, годы. Они всегда проходят. Друзья разом завязали с играми. Леонид Николаевич долго лежал в больнице, потом ковылял на костылях, но кости срослись нормально. Олег Подобуев преследовал Валю с самым правдивым рассказом о злополучном происшествии до тех пор, пока она ему не поверила и не простила мужа. У Олега кончился контракт, и он не стал продлевать его, а уехал скитаться по стране. Шабашил, валил лес, ходил в партии пока, наконец, не огрубел окончательно и не устал от всего. Тогда он купил дом в деревне посреди Великой Русской равнины, и осел в нём. В деревне его сразу же прозвали «Генералом» за военную выправку и тяжёлый взгляд. Смотрел телек без звука, иногда сопровождая передачи собственными комментариями, или лежал с гитарой на диване. Щипал струны, сочинял лирические песни разорванной душой и тут же исполнял проникновенным хриплым басом:

«Лишь на ломаных ветках сирени
Висеть остались Валькины трусы…»

Теплица кишела личинками. Числом, наверное, миллионы, но ни одной красной. Трудно описать чувства компаньонов. Друзья были жестоко разочарованы результатом своих усилий и изощрённым коварством европейцев, подсунувшим им этот обман.

«Конечно, Сеня, если б это так легко было, любой дурак наразводил бы опарышей, да торговал ими. Наверное, они генетически модифицированные. Типа колбасы в нашем сельпо…»
«Старик, может, надо подождать немного, они покраснеют?»
«Да что ж это тебе, помидоры, что ли?»
«Ох, не напоминай про помидоры-то…Скоро уж жена приедет…»

Деды в отчаянном бессилии смотрели на суетящихся в поисках еды крохотных белых личинок.

«Куда их теперь девать?» спросил Арсений Ильич, «Опять дихлофосом?»
«Ну, зачем дихлофосом? Курям можно скормить…» При упоминании кур Старик почувствовал какое-то странное раздражение. Как будто куры имели важное значение.
«Ладно, пойдём перекусим что ли. Я не жрал с вечера».

Деды, горестно кряхтя, отправились на кухню Арсения Ильича кипятить чай и жарить яичницу. И вот, увидев на сковороде медленно густеющие желтки, Старик хлопнул себя по лбу: «Сеня, карофилл!» И Арсений Ильич сразу вспомнил, что на самой захудалой птицеферме курам дают карофилл, чтобы желтки яиц не были бледными.

Пару дней компаньоны искали способ внесения красителя в корм личинкам, а ещё через пару дней любовались результатом. Триумф муховодов не смогла испортить даже мысль о бессмысленной трате денег на закупку маточных опарышей.

Дальше всё пошло удивительно легко. Друзья начали предлагать свой продукт в Городе в обратном порядке, т.е. с последнего магазина. Того, где они встретили пьяного ангела. Он и теперь был на месте, где ж ещё быть хозяину магазина и продавцу в одном лице? Алчный ангел предложил цену и взял на себя и расфасовку, и реализацию продукции, и в Городе, и в области.

К возвращению супруги Арсения Ильича друзья вернули часть Стариковских вложений, и даже подкупили кой-какого инвентаря: сит для сортировки личинок и пластиковых ящиков с крышками для содержания; начали откладывать на холодильник для хранения. Без скандала вокруг помидоров, конечно, не обошлось, но всё-таки это было самое удачное из начинаний беспокойных приятелей. И уж результат не шёл ни в какое сравнение с последним предприятием по разведению пятисот цесарок, которые всей деревней были признаны несъедобными. Больше года Старик и Арсений Ильич вместе с супругами ежедневно пережёвывали жилистое мясо экзотических птиц, и полгода после такой диеты и слышать не хотели о птичьем мясе вообще. Но сейчас дела шли в гору. Эдуард Львович прочитал массу полезной литературы, и в скором времени к ассортименту красных и белых личинок добавились синие и зелёные.

И однажды на своём пруду они снова встретили того невезучего городского рыболова, который познакомил их с красными опарышами и с которого всё и началось. Деды изрядно напугали мужика, бросившись к нему с восторженным лепетом. Но на этот раз всё обошлось без эксцессов. Городской с интересом выслушал их, а потом и говорит:
«Эх, деды! Вы ж на золотом пруду сидите! На фиг вам эти опарыши? Взяли бы пруд в аренду, почистили, да рыбы чуть подпустили – к вам сюда в очередь народ записываться будет!»
Приятели недоверчиво посмеялись.
«Тут и бесплатно никого, кроме тебя и нас не бывает. Какой же дурак за деньги-то поедет?»
Городской хитро прищурился: «А вы попробуйте. Я вам в интернете рекламу дам. Только – чур: если получится, я бесплатно ловлю!»

Поболтали ещё немного, да и разошлись. А идея за ночь проточила стариковские мозги насквозь, и с утра приятели отправились в соседнее село – к главе поселения, брать в аренду пожарный пруд.

Глава поселения принял гостей вежливо, выслушал внимательно, но в сотрудничестве отказал. Вам, говорит, жить осталось хорошо, если до весны, а вы тут дела затеваете. А ему, главе значит, потом расхлёбывать. Идите, деды, и пруд не тревожьте.

Жена Арсения Ильича, всегда сама готовая задушить любое его начинание на корню, не пожелала уступить такое право кому бы то ни было. Хоть даже и главе поселения.

«Идите, горемыки, к генералу. Он человек серьёзный, со связями. Неизвестно, в каких он там войсках служил, но я думаю, что и не в войсках ни в каких. А в Органах».

Из открытого по случаю жары окна доносился хриплый бас Генерала:
«Только на нашем канале! Шоу, леденящее душу! Кровь, кишки, мясо!»
Приятели переглянулись и робко заглянули в окно. В полумраке комнаты Генерал сидел в кресле перед беззвучно светящимся телевизором. По правую руку на журнальном столике стоял запотевший графинчик и две тарелочки - с сыром и виноградом. Генерал, прищурившись, разглядывал на свет крохотный, граммов на 30, мерзавчик. Заметив старичьё, он приветливо помахал свободной рукой – заходи!
Уже подходя к крыльцу, приятели услышали: «Итак, мы начинаем! Гомосек против пидора! Жребий брошен, Рубикон перейдён, штаны спущены! Чьи вопли разжалобят домохозяек?»

Войдя в комнату, Старик поинтересовался:
«Что это Вы такое смотрите?»
«А, да это так… дебаты. Выборы областных депутатов».
«Чего ж без звука?»
Генерал с интересом взглянул на Старика: «Это же, друг ты мой дорогой, не музыка и не поэзия. Эта дрянь может быть заразна, если её слушать. Впрочем – прошу». Он включил пультом звук и указал на диван. «Рассаживайтесь, я сейчас вам рюмочки организую».

Компаньоны уселись на краешке дивана и приняли по ледяной стопке.

В кадре появился очень упитанный господин в дорогом пиджаке, очках и с таким странным приплюснутым носом, что его можно было бы принять за очередной подбородок, если бы их не разделял маленький слюнявый рот.

«Я, как представитель системной оппозиции, как никто другой поддерживаю текущий курс президента и правительства. Я вот, как это… скоро тридцать лет уже депутат и, что называется, на моих глазах американцы уничтожили наши заводы. Раньше откроешь окно, там, как это… дымом пахнет, химия! Производят что-то, люди идут… Потому что гудок, печи горят! Что называется – индустрия! А сейчас до чего дошло? Я тут, как это… смотрю в магазине: две полки с крупой нашей, с макаронами, что называется… А две – с мюслями. Меня как царапнуло что-то. Я, если кто не знает, курирую сельское хозяйство в нашем районе. Как это… Звоню сразу, прямо из магазина, помощнику – ну-ка, голуба, доложи, сколько у нас в районе гектаров под мюслями? Человек провёл работу, собрал информацию… Вот у меня тут – информация (помощник на заднем плане потряс папкой). Что вы думаете? Мы вообще мюслей не садим! А ведь сейчас у нас, как это… импортзамещение! А мюслей – не садим! Вот и получается, пока сам не вникнешь в суть, что называется, так и вот… В общем, я уже запланировал себе командировку в Италию, буду проводить переговоры, как это… привезу в район семена мюслей. Сами будем своё кушать, отечественное!» Дядька гневно блеснул очками поверх подбородков и отпил из стаканчика, показывая, что закончил.

Слово взял человек в затейливых погонах и петлицах.

«Очень Вас, Герман Лукич, понимаю. Мне тут сотрудники докладывают, что поймали тамагочу… (прислушивается к наушнику, брезгливо поправляется) покемона. Я сначала не поверил даже. Но мне в телефоне прямо, на экране показали. Мерзость редкая! Где, Вы думаете, поймали? В вестибюле райотдела! Хорошо, что граждане проявили бдительность, пришли, вместе с сотрудниками поймали. Пришлось срочно проводить тендер, закупать импортное оборудование, обучать сотрудников. Теперь до десятка в день ловим! В самых секретных и ответственных учреждениях района круглосуточное патрулирование установили. Нет нужды объяснять, откуда взялись эти пикачу… покемоны, и в какой белый дом они доклады свои докладывают. А Вы, Герман Лукич, удивляетесь, что у нас мюсли не сажены! Это же план Даллеса в чистом виде! Травят нас кенгурятиной американской, а взамен виртуальную реальность подсылают. Я, по долгу службы, много раз ездил к ним туда, разговаривал там с разными… Что же вы, говорю, вытворяете?! А и что? Всё им Божья роса – только улыбаются. Не понимают, мол, по-русски, и хоть ты что!
Вы как хотите, Герман Лукич, а я вот считаю, что не ели наши деды никаких мюслей, и ничего… Не садить их надо, мюсли эти, а запретить! Слово-то какое – «мю-юсли-и», тьфу! Как будто их из носа наковыряли. Есть у нас наше родное, исконное: картофель, огурцы, помидоры…»
«Это всё американское…» ведущий уже и сам понял, что вырвалась глупость, но слово не воробей.
«Вот из-за таких провокаторов и заводы наши позакрывались! Ты бы не с бумажкой тут стоял, мужик здоровый… а на заводе, впотьмах и дыму, деталь точил. Как деды наши! Я академик, и тебе стыдно должно быть меня поправлять. У меня одной партучёбы не меньше года.» Господин в погонах поднял лицо куда-то вверх, как игрок клуба «Что?Где?Когда?»: «Есть у нас другой ведущий?»

«Да это же идиоты какие-то?» осклабился Старик.
«Идиоты – мы с вами. А это – политическая элита района». Генерал вяло жевал виноград. Налил гостям ещё по рюмочке и выключил телевизор вовсе. «Рассказывайте, отцы, с чем пришли».

Компаньоны изложили суть дела. Хотели бы взять в аренду пожарный пруд, а глава поселения думает – чего бы не вышло. Куда идти не знают, вся надежда на соседа-генерала. Может, есть знакомые где повыше или там ещё что…

Генерал засмеялся хриплым смехом заядлого курильщика. «Ну вы, ходоки, даёте! Это сами вы, деревенские, меня генералом окрестили. А я врач на пенсии… гинеколог». И, в завершении разговора, долил всем остатки из графинчика. «За ваше начинание!»

Чокнулись, выпили и разошлись.

Невесёлые компаньоны вернулись в дом Арсения Ильича подумать, что делать дальше. Всё ещё сердитая за погубленный урожай помидоров супруга сухо поинтересовалась, как сходили.

«Да!..» махнул рукой Арсений Ильич, «он, оказывается, не в Органах работал, а с органами. Доктор он, по бабьей части!» и глупо заулыбался.
«О!», оживилась супруга, «может, он глянет меня по-соседски?»
Арсений Ильич всплеснул руками: «Едрить тебя некуда! Я уж думал – все соседи глянули, ан-нет – нашёлся один недоглядевший!»
«А вдруг у меня там рак?!»
«Так-то место подходящее, конечно… Глухое…», нахмурился и строгим голосом спросил у Старика: «Раки паутину плетут?»
«Да нет, вроде не плетут…»
«Нету у тебя рака никакого!» заорал Арсений Ильич страшным голосом.
«Да тебе-то откуда знать?!» ещё громче заорала жена.
«Ах ты…», задохнулся Арсений Ильич, подыскивая слово. «Баба!»
«Вспомнил, что баба! Тебе же, кроме пожрать, от меня и не надо ничего!»

Старик кашлянул в кулак: «Пойду я, что ли…», и вышел тихими стопами.

Дома на кухне Старик обнаружил две огромные сумки, нагруженные литровыми банками с помидорами. За столом у окна обмахивалась полотенцем взопревшая жена.

«На», говорит, «отнеси Ильичу; скажи — от Марьи»
Старик недоверчиво улыбнулся: «От какой Марьи?»
«От меня, от кого ещё! У Ивана-дурака жена должна быть непременно Марья-искусница». Жена хлестнула Старика полотенцем и улыбнулась. «Я, значит, и есть!»

После ухода дедов Подобуев достал из древнего комода, купленного вместе с домом, засаленную записную книжку, которую начал ещё прапорщиком. Полистал ветхие листочки, нашёл нужный номер.

«Привет, это я. Есть в моём районе кто-нибудь из наших?»

Неизвестно, кому он звонил и о чём разговаривал. Но через пару дней глава поселения вдруг передумал, и компаньоны получили пруд в аренду.

Вот уже друзья строят мостки для желанных клиентов, обкашивают берега и нанимают Эдуарда Львовича бухгалтером предприятия. Эдуард Львович посещает разные государственные учреждения, всякие регистрационные палаты и налоговые инспекции, открывает счета в банке.

И вскоре на берегу водоёма появляется новый персонаж.
«Я смотрю, что-то вы тут затеваете? Что-то не вижу пожарного щита», начал грузный человек в форме, одновременно демонстрируя какое-то удостоверение.
Старик окинул растерянным взглядом водоём. «Так это… чего нам тушить-то? Одна ж вода!»
«Вы гражданин, несите учредительные документы», строго сказал человек в форме, развязывая тесёмочки на модной папке, «сейчас мы всё запротоколируем, зафиксируем все нарушения пожарной безопасности. Выпишем вам штраф и предписания к устранению».
«Какие ж у нас нарушения», возопил Старик, «мы ещё не открылись даже!» И, неожиданно для себя, добавил заискивающе: «Может, простите на первый раз?»
«Я тебе, по-твоему – кто?» сразу перешёл на «ты» служащий.
«Товарищ и брат?» - с надеждой в голосе спросил Старик.
«Товарищ и брат! Мать, вся в сиськах с шоколадным молоком! Я – государственный инспектор пожарной охраны. Государев человек! Сейчас предписание тебе выпишу.»

Эдуард Львович явился свидетелем разговора. Со старта предприятия он каждый день приходил на берег полюбопытствовать и, по возможности, блеснуть своей начитанностью. Вот и сейчас старый еврей сделал решительный шаг вперёд:
«Любезный мой…» начал было Эдуард Львович, но Государев человек грубо прервал его:
«Ты ещё кто?!»
«Как это – кто?» искренне растерялся привыкший к локальной известности эрудит. «Эдуард Львович я, пенсионер!» и, как по волшебству, мгновенно распахнул перед носом инспектора пенсионное удостоверение. Тот хотел было сказать что-то грубое, и даже поднял руку для большей весомости, но заблуждал взглядом в коротком тексте книжечки. Морщил лоб, шевелил губами, завёл один глаз куда-то внутрь головы, как бы сверяя прочитанное с уже имеющейся информацией. Вдруг широко улыбнулся.
«А вы знаете», сказал он неожиданно радостным голосом, у меня как раз лишний щит есть. С баграми, вёдрами… И ящик с песком я тоже организую!»

Старик не мог надивиться удивительной перемене настроения инспектора. Эдуард Львович кивнул, бережно спрятал пенсионное в нагрудный карман пиджака, похлопал по нему ладошкой. Значительно кашлянул:
«Неплохо бы ещё бочки железные, для мусора. И скамейки! Штук хоть восемь…»
«Изыщем!» ещё больше обрадовался пожарник. Пожал дедам руки. Заискивающе заглянул в глаза Эдуарду Львовичу: «Вы сыночку привет при случае передавайте…»
Эдуард Львович заложил руки за спину и вперил взгляд вдаль. «Я лучше вообще ему про тебя говорить не буду.»
Инспектор махнул рукой, уже по ходу к своему автомобилю: «Вот и правильно, спасибо! Всё оборудование я завтра же с утра привезу. Сами всё установим, вы и не беспокойтесь!» Грузно влез в машину и уехал. Кажется, Старик в жизни не видел более счастливого человека.

«Я и не знал, что у тебя сын есть!» Старик был изрядно озадачен.
«Нету…», вздохнул Эдуард Львович, «две дочки только. Внуков – и тех нет, одни внучки! Бабское племя…»
Старик удивился ещё больше: «А этот-то кому ж привет передавал?»
«Не знаю... Всякий начальник - чей-то сын. А папа его - хороший человек, наверное…»

Вечером того же дня на берег явились любопытствующие селяне, в их числе почтальонша Зинка. Все попрыгали на новых мостках, в очередной раз посмеялись над дурацкой затеей приятелей. Местный алкаш и баламут, бывший Зинкин кавалер, хотел помочиться в пруд с мостка, но был изгнан компаньонами.

«Вона», шумел Арсений Ильич, «видишь хрен у бани? Вот и дуй в него, как все порядочные люди делают!»
Тут, конечно, вступилась сама почтальонша Зинка: «Куда это «дуй»?!! Я этот хрен и в засол кладу, и на рынок отношу! Кто это придумал?!»

«Спокон веков мы в эти лопухи ходили! Ещё дед, как привёл меня пацанёнком впервой, так и сказал – где ни попадя на пруду дела не делай, а вона – в этот хрен, например. Так и до него, наверно, тыщу лет все туда ходили…»
Почтальонша слышать ничего не хочет – «Люди добрые, что ж такое? Весь хрен мне обосрали, черти окаянные!»
Арсений Ильич насупился – «Не греши, баба! Чего не было, того не было. Это вот Эдуард Львович разве что… Тот – да! Слаб желудком... До трёх раз за утро, бывало. Ещё листья твои нахваливал – хороши, говорит, листья у почтальонши… Мягки и в меру шероховаты, никакой бумаги не надо.»

Но спорить-то по существу было не с чем, и компаньонам пришлось заключать договор со специальной городской компанией, которая привезла два новеньких пластмассовых сортира. «М» и «Ж». В первый вечер деревенские принарядились и выстроились в две шумные очереди, с радостью променяв телевизор на невиданный аттракцион.

Прошли, как водится, годы. Они всегда проходят… Что же наши герои? Не поменяли ли места жительства, переехав на ближний погост? Нет, крепкие попались старичины.

Хотелось бы сказать, что бизнес друзей процветает. Что старый шифер на избе Старика сменила модная металлочерепица, а место бессистемного огорода занял изумрудный газон с вечно довольной супругой в шезлонге. Но старый шифер на месте, только новых заплат добавилось.

А ведь всё развивалось весьма даже успешно. Спрос на рыболовные наживки растёт с каждым днём. К разноцветным опарышам добавилась культура калифорнийских червей. Пожарный пруд готов к рыбалке круглый год. Он очищен от деревенского мусора, оборудован аэраторами и регулярно зарыбляется бестерами, сигами и форелями. На ухоженных берегах – прекрасные беседки с барбекю, а почтальоншина баня отремонтирована и исправно функционирует. Есть не только автомобильная стоянка, но даже детская площадка. Теперь городские приезжают на целый день, с семьями. Два раза даже областные рыболовные соревнования проводили. Чахлые в прежние годы прудовые коты лоснятся от дорогого импортного корма, на шеях – именные ошейники с чипами.

Но всё это работает по инерции и даже ветшает - друзья потеряли интерес к достигнутой цели. Третье лето подряд все вырученные деньги уходят на закупку крохотных красных дубов, которые ровными рядами высаживаются на арендованных компаньонами бывших колхозных полях.

На беду дедовских жён, Эдуард Львович вычитал где-то про изумительные и дорогостоящие грибы, предмет вожделения аристократичных гурманов всего мира – трюфели. Вода дырочку найдёт и в организме не удержится, вот и старый еврей не стал держать новые знания в себе.

До трюфелей рассказ нам не дотянуть, но в сентябре друзья нашли два первых жёлудя.

Отец Илья шесть лет курировал восстановление сельского храма. И однажды в мае дело было закончено. В новенький коттедж, стилизованный под купеческую избу, священнослужитель перевёз семью. И, по старинной языческой традиции, первой порог должна была переступить кошка, о которой давно мечтала младшая дочь, но о которой речи не могло идти в съёмном жилье. Однако, против именно кошки решительно взбунтовалась матушка, и в одном из модных и дорогих питомников был приобретён замечательный голубой кот английских кровей. Чтобы кот не шастал где ни попадя и не позорил своим аморальным поведением благочестивое семейство, зверя подвергли нехитрой хирургической операции. Очень быстро выяснилось, что даже на кастрированного кота у младшей дочери жуткая аллергия. С детским плачем и подходящей к случаю молитвой слегка подросший котёнок был отправлен за забор, на вольный выпас. Так на пожарном пруду появился первый постоянный житель – вынужденно монашествующий Святой Аллерген.

Кот быстро научился ловить ленивых горластых лягушек, благосклонно принимал к рассмотрению негабаритных карасей, предложенных Стариком и Арсением Ильичём, и на таком меню быстро рос и даже слегка жирел.

В середине лета в соседней деревне кто-то из городских чудаков снял дом под дачу, и, вместе с кучей необходимого городскому жителю для двухнедельной жизни на лоне природы барахла, в небольшой переноске привёз будущего товарища Святого Аллергена. Кривые ручки нанятых такелажников не удержали хрупкую пластмассовую вещь, и ошалевший от долгой тряски и избытка кислорода городской кот бежал сломя голову через лес, через поле, пока не уперся в старую иву на берегу известного нам пожарного пруда. На вершине ивы зверь провёл первые четыре дня своей новой жизни.

Между котами сразу же установились самые нежные отношения. Все четыре дня, которые городской сидел на дереве, Святой Аллерген не отходил от подножия ивы. То жалобно мяукал, то трубно урчал, видимо, взывая к разуму чужеземца всеми, доступными коту способами. На второй день пришелец начал отзываться, сначала тоненькими попискиваниями, но, по мере возрастания голода в пустом брюхе, звуки становились всё громче и тошнотворнее. К исходу четвёртых суток кошачий разговор стал решительно невыносим для окрестных жителей, и старая ветла была снесена бензопилой под корень. Коты встретились и больше не расставались.

Новый кот оказался уже взрослым, избалованным и изнеженным. На суровой деревенской диете организм животного начал давать сбои и производить невероятное количество газов. К тому же, кот был совершенно лысым, с миндалевидными раскосыми глазами, китайской селекции. Неизвестно, какую кличку он носил в прошлой жизни, но теперь охотно откликался на новое имя – Мяу Бздун.

Поначалу породистым животинам пришлось хлебнуть лиха полной пригоршней. Их гоняли все деревенские – и коты, и собаки. Но Святой Аллерген за лето вырос в огромного кота, и аборигены начали обходить пруд стороной. С началом холодов лягушки забились в щели на зимовку, глупые птицы улетели на юг, и звери голодали какое-то время, подолгу высиживая мышей. Но потом Мяу Бздун очень ловко научился прикидываться дохлым, на посиневшую тушку слетались оставшиеся зимовать умные птицы, и кто-нибудь из котов успевал поймать одну, а то и две за раз. Спали звери под полуразрушенной баней, свернувшись для тепла в один клубок.

С приходом весны жизнь снова наладилась, доступная живность кишела. И даже постоянно расстроенный кишечник Мяу Бздуна потихоньку пришёл в норму. А летом люди начали на пруду свою странную деятельность, которая отразилась на котах самым благоприятным образом.

Иногда, летними ночами, коты приходят на дедовские дубовые поля. Долго сидят на вершине холма. И если есть луна, можно видеть, что хвосты их нежно переплетены. У Святого Аллергена навязчивая идея выбрать дуб, вокруг которого он будет ходить по цепи. На меньшее при его мудрости котяра не согласен.

«В самом деле, Мяу! Посмотри на нас: мы были на самом дне. Жили подачками, жрали что найдём... Я – лягушек ловил с голоду. Ты – падалью работал. Деревенское зверьё гоняло нас с тобой почём зря. И как мы живём теперь? Жрём премиальные корма, спим в тёплом домике. У нас ошейники именные, с чипами! А что мы с тобой для этого сделали? Оказались в нужном месте в нужное время, больше – ничего! А деревенское зверьё так и осталось зверьём – с драными ушами и грязной шерстью.
Будь мы людьми, с таким умом сидели бы в сенате, точно тебе говорю!»

Мяу Бздун смотрит восторженными глазами на своего приятеля, и в горле его рождается мягкое урчание. Привалившись друг к дружке, нетрадиционно ориентированные коты встречают рассвет.